- Скоро вас начнут развозить по звездам - и мы расстанемся, - сказал я.
- Тебя это огорчает?
- Да. Я буду вспоминать тебя, Фиола.
- И я. Когда тебя нет, я думаю о тебе. Никому из нас не хочется расставаться с людьми. Вы спустились с неба в наши сердца.
Такие разговоры я мог бы вести часами. Я прижался к ней плечом. Она с удивлением поглядела на меня. Когда же я коснулся губами ее губ, она спросила очень серьезно:
- Зачем тебе это нужно?
Что я мог ответить ей? Я сказал, что такое прикосновение называется поцелуем.
- Не могу сказать, чтоб поцелуи были приятны, - сказала она. - Но я буду терпеть, если тебе этого хочется.
- Тебе недолго терпеть, - возразил я.
- Мне будет не хватать тебя, Эли, - повторила она.
- Мне и сейчас не хватает тебя, - сказал я. - По земным понятиям, ты есть и тебя нет. Ты желанная и недоступная.
- Раньше ты говорил, что я красивая, - напомнила она. - Разве красота недоступна? Ты не отводишь от меня глаз, значит, ты видишь ее?
- Можно быть красивой и желанной, красивой и недоступной - одно другого не исключает. Недоступное бывает порою желаннее.
- Вероятно, потому, что вы, люди, часто жаждете невозможного. У вас есть такая странная особенность.
- У нас много странных особенностей.
- Да. А мы желаем лишь того, что разумно желать. У нас нет недостижимого и недоступного, ибо мы не стремимся к тому, чего невозможно достичь, и не приступаем к неприступному.
- Люди перемерли бы с тоски, если бы были так трезвы, как вы.
- Я и говорю: в вас много странностей.
- Тогда объясни, Фиола, зачем ты сидишь со мной?
- Я беседую с тобой. Ты рассказываешь много интересного.
- Другие люди говорили бы интереснее, чем я, но ты хочешь видеть меня. Почему ты встречаешься со мной, а не с Лусином?
- Ты мне приятней, - призналась она. - Я думаю днем, что вечером увижу тебя, и мне становится от этого тепло. Я не понимаю, что это такое. У нас каждый относится ко всем другим одинаково дружелюбно.
- А у нас отношение к некоторым иное, чем ко всем остальным. Мы называем это особое отношение любовью. И мы не требуем, чтобы любовь была особенно логична.
- Все явления имеют логику. Должна иметь ее и любовь.
- Она имеет ее. Но это особая логика. Тем, кто не знает любви, она покажется сумасбродством. И если мы не замечаем, что любовь странна, то лишь потому, что она широко распространена среди нас. Нет таких, кто не влюблялся бы хоть раз.
- Бедные! Вы, очевидно, проклинаете все на свете, когда на вас сваливается такое несчастье, как любовь?
- Наоборот, благословляем ее, как священный дар. Лучшее в человеке связано с любовью.
- Что именно - лучшее?
- Как бы тебе объяснить?.. Например, рождение новых людей… Без любви оно не происходит.
- Вам надо поучиться у нас. Все это просто и разумно. Яйца с зародышами приносят…
- Фиола, помолчим лучше. На Земле перед расставанием всегда молчат.
Мы молчали. Фиола прижималась ко мне. Может, она хотела сделать мне приятное, может, ей стало нравиться так сидеть - я не спрашивал. Я с горечью понимал, что страсть к ней бессмысленна. Можно сотрудничать со звездожителями, можно дружить с ними, помогать им, обучать их нашим наукам и технике, нашему общественному устройству, но влюбляться в них - противоестественно. Любовь - человеческое, слишком человеческое, ее не перенести в иные миры.
От этих мыслей мне стало совсем грустно.
- Прилетай к нам, - сказала Фиола. - Тебе понравится у нас.
- Может, и прилечу.
- Если ты не прилетишь, я попрошусь на Землю. Вы обещали возить нас к себе. Ты будешь меня ждать?
- Да, конечно, - проговорил я со вздохом. - Мне кажется, я только и делаю, что жду тебя.
- Приезжай обязательно. Я хочу тебя видеть больше всех людей.
- В этом мало логики, Фиола.
- Мало, да. Ты заразил меня своими странностями, Эли.
Я держал ее руки в своих, гладил их.
- Поцелуй меня, - сказала она одним светом глаз.
Я поцеловал ее и проговорил печально:
- Желанная и недоступная.
Она напряженно вслушивалась в мои слова. Я знал, что она потом будет повторять их про себя, будет стараться проникнуть в темный их смысл. Мне стало стыдно. Зачем я вношу человеческое смятение в спокойную душу далекого от людей существа? Зачем прививаю ей мучительную культуру наших страстей? Она постигнет лишь наши тревоги и страдания, наслажденье и счастье наше ей узнать не дано. В смятении и тоске она будет кружиться в своих глухих садах, будет призывать меня пением и светом: «Эли! Эли!» Зачем?
- Желанная и недоступная! - шептал я, глядя, как она исчезает в глубине сада.