Быть по сему, — сказал себе Бонд.
Отыскав место посветлее, Бонд сделал остановку, которую использовал для того, чтобы достать из «бардачка» пару защитных очков и надеть их. Затем, подавшись вперед, он ослабил левый винт лобового стекла и проделал то же самое с винтом справа. Потом опустил узкое стекло на капот и закрепил винты.
После этого на большой скорости он устремился прочь от суонлейской развилки и короткое время спустя уже мчался со скоростью девяносто миль в час по осевой разметке фаринигамского объезда. Лишь свист ветра в ушах и пронзительный вой нагнетателя были свидетелями этой безумной гонки.
Впереди сверкнули мощные фары перевалившего через вершину ротэмского холма «мерседеса» и потонули в налитой лунным светом панораме кентской пустоши.
Глава 20
ГАМБИТ ДРАКСА
Три отдельные источника боли ощущала в своем теле Гала. Пульсирующая боль за левым ухом, резь в запястье от гибкого шнура и ссадины на лодыжках.
Каждый толчок, каждый поворот, каждое резкое торможение отдавалось болью. Если бы только она лежала на заднем сиденье более плотно. Но места было много, и она свободно болталась по сиденью. То и дело ей приходилось отворачивать свое избитое лицо, постоянно притискивавшееся к обтянутой сверкавшей кожей спинке.
Воздух, который она вдыхала, был насквозь пропитан запахом новой кожаной обивки, выхлопных газов и вонью паленой резины, появлявшейся на крутых виражах от трения шин.
И все же эти неудобства и боль были не главным.
Кребс! Самое странное было в том, что именно страх перед Кребсом и отвращение к нему мучали ее более всего. Остальное же просто не поддавалось осмыслению. Тайна Дракса и его ненависть к Англии. Загадка его великолепного знания немецкого языка. «Мунрейкер». Секрет атомной боеголовки. Каким образом спасти Лондон. Не найдя ответы на эти вопросы, она перестала о них думать.
Однако часы, проведенные наедине с Кребсом, по-прежнему стояли перед ней во всем их ужасе, и она мысленно возвращалась и возвращалась, словно язык к больному зубу, к подробностям дня.
После того, как Дракс ушел, она еще долго разыгрывала обморок. Сперва Кребс занимаются механизмами, ласково, по-детски заговаривая с ними по-немецки.
— Так, моя Liebchen[75]. Теперь лучше, не правда ли? Не желаешь ли капельку масла, моя Pupperl[76]. Ну конечно. Сию минутку. Нет, нет, лентяйка. Я говорю — тысяча оборотов. А не девятьсот. Попробуй еще разок. Уверен, ты можешь работать лучше. Да мое Schatz[77]. Вот так. Крутись, крутись. Вверх и вниз. Крутись. Позволь мне протереть твое стеклышко, чтобы мы могли лучше разглядеть шкалы. Jesu-Maria, bist du ein braves kind![78]
Все это чередовалось с периодами, когда он прерывал свои занятия и вставал перед ней в зловещей задумчивости, ковыряя в носу и цыкая зубом. Постепенно он стал вставать перед нею все чаще и чаще, забывая о машинах, размышляя, прикидывая.
Вдруг Гала почувствовала, что его пальцы расстегивают верхнюю пуговицу ее блузы. Чтобы скрыть судорогу отвращения, она испустила правдоподобный стон и сделала вид, будто сознание вновь возвращается к ней.
Она попросила пить, и Кребс принес ей из ванны воды в стаканчике для полоскания. После этого он поставил перед ней задом наперед кухонный стул, оседлал его и, положив подбородок на верхнюю рейку спинки, стал внимательно разглядывать ее из-под бледных ниспадающих век.
Она нарушила молчание первой.
— Зачем меня сюда привезли? — спросила она. — Что это за приборы?
Он облизал свои вытянутые вперед губы, под соломенной щеточкой усов раскрылся ротик и медленно растянулся в ромбовидную усмешку.
— Это приманка для маленьких птичек, — сказал он. — Скоро в это тепленькое гнездышко прилетит маленькая птичка. А потом маленькая птичка отложит яичко. О, это будет большое яйцо! Такое прекрасное, огромное яйцо! — Нижняя часть его лица скривилась, глаза закатились. — А эта девушка находится здесь потому, что может спугнуть маленькую птичку. А это было бы очень грустно, не правда ли, — следующие три слова прозвучали подобно ударам хлыста, — грязная английская шлюха?
Взгляд его стал пристальным и напряженным. Он придвинул стул ближе, и теперь ее отделял от его лица какой-то фут. Зловонное дыхание душило ее.
— Ну, английская сучка. На кого ты работаешь? — Он ждал. — Ты обязана мне отвечать, — мягко проговорил он. — Мы здесь одни. Никто не услышит твоего крика.