— Скажи мне, что делать? — попросил он. Стив избрал меня кем-то вроде старшего брата, ходячим бюро добрых советов.
— Ты, по-моему, говорил, что у тебя есть какие-то тетки, — сказал я. — Они были на похоронах.
Он замотал головой.
— Это папины старшие сестры. Они всегда недолюбливали маму.
— Все равно…
— Гадины они! — взорвался он. — Я им позвонил… а они мне говорят: «Какой ужас! — Он язвительно передразнил их. — Передай бедняжке Мари: пусть купит на страховку уютный маленький домик на берегу моря». Меня от них тошнит.
Я начал переодеваться к скачке. Работать Стив сегодня не сможет, это ясно.
— Филип, — умоляюще начал он. — Ты ведь ее видел. У нее все украли… и папа умер… а теперь и дом… очень тебя прошу… помоги мне.
— Ладно, — покорно сказал я. А что еще можно было сказать? — После скачек что-нибудь придумаем.
Ноги не держали его, и он опустился на скамью. Я закончил переодеваться и пошел взвешиваться, а он все сидел, уставившись в пространство.
У весов, как обычно, стоял Гарольд и ждал, пока я отдам ему седло и взвешусь. С понедельника он больше ни словом не обмолвился о поставленном ультиматуме: видимо, принимал мое молчание за согласие вернуться к старому, не подозревая, какие мучительные сомнения разрывают меня. Когда я надел седло ему на руку, он сказал как ни в чем не бывало:
— Слышал, кого избрали в «Жокей-клуб»?
— Ага.
— Следующим наверняка будет Чингисхан.
Он ушел седлать Памфлета, и вскоре я тоже вышел на площадку для выводки. Там беззаботно ходила лошадь, а ее владелец, звезда поп-музыки, сосредоточенно грыз ногти.
Гарольд сообщил мне еще кое-какие подробности.
— Я слыхал, что за ден Рейгана замолвил словечко сам Великий Белый Вождь.
— Лорд Уайт? — удивился я.
— Сам Старина Сугроб.
Моложавый владелец Памфлета щелкнул пальцами и сказал:
— Эй, друг, слабеем малышу пару горячих?
— По десять поставим — на выигрыш и на проигрыш, — предложил Гарольд, который хорошо усвоил язык поп-звезды. Музыканту лошадь нужна была для рекламы, и он выставлял ее на скачки лишь в том случае, если их снимало телевидение. Сегодня, как и всегда, он думал о том, где установлены камеры, чтобы мы с Гарольдом не дай бог случайно его не загораживали. Меня восхищало его умение всегда попадать в кадр и манера подавать себя — это было настоящее представление. Он пытался создать образ этакого рабочего паренька, выбившегося в люди. Но, думаю, случись ему оказаться, образно говоря, вне сцены, он снова бы превратился в провинциального буржуа.
В тот день он явился на скачки с волосами, выкрашенными в темно-синий цвет. На площадке для выводки это повергло всех в состояние легкого шока, один лишь Гарольд и бровью не повел: главное, чтобы владелец выкладывал деньги, а там — пусть хоть голым ходит.
— Филип, дорогуша, — сказал поп-музыкант, — подведи малыша к папочке.
Наверное, старых фильмов насмотрелся, подумал я. Сейчас так даже поп-звезды не говорят. Он снова принялся грызть ногти, а я сел на Памфлета и отправился навстречу выигрышу или проигрышу, на каждый из которых было поставлено одинаково.
Я никогда не считался жокеем номер один в барьерных скачках, но в тот день нас с Памфлетом словно подменили. Мы оба хотели выиграть во что бы то ни стало. Мы словно на крыльях прошли всю дистанцию и на финише стрелой обошли фаворита. Когда мы вернулись, синеволосый музыкант заключил нас в объятия (сцену снимало телевидение), и я получил предложение от озабоченного третьеразрядного тренера на участие в пятом заезде запасным жокеем. «Наш жокей получил травму… как, не возражаете?» — «Ничуть, буду очень рад». — «Отлично. Костюм у служителя, увидимся на площадке для выводки». — «Прекрасно».
Стив все еще грустил возле моей вешалки.
— Сарай тоже сгорел?
— Что?
— Сарай. Там стоял морозильник с пленками твоего отца.
— А, это. Да, сгорел… но папиных вещей там не было.
Я снял оранжево-красный камзол — цвет поп-звезды — и пошел за более спокойным коричнево-зеленым костюмом для дополнительного заезда.
— А куда же они делись? — спросил я, вернувшись.
— Я передал маме твои слова, что многим могли не нравиться папины фотографии. Она решила, что ты прав, что эти грабители действительно охотились за фотографиями, а не за ее вещами. Вот она и решила спрятать негативы от гррха подальше. Я их в холодильник к соседям отнес — вроде как на хранение.
Я задумчиво застегнул зелено-коричневую рубашку.
— Хочешь, я навещу ее в больнице? — спросил я.