— Честно говоря, не знаю. Поинтересуйся у Гранта, чтобы не повторять его ошибок, — ухмыльнулся Тик-Ток. — Ну и носик у тебя!
— Для тех, кто глазеет в телевизор, сойдет.
И я рассказал ему о приглашении Мориса Кемп-Лора. Он сорвал с себя тирольскую шляпу и отвесил мне шутливый поклон:
— Дорогой сэр, я потрясен.
Мы отправились по домам. Тик-Ток в свою берлогу в Беркшире, я в Кенсингтон. Дома никого не было. Суббота — день концертов. Я вынул из холодильника лед, положил его в пластиковый мешок, обернутый полотенцем, и, уместив все это на лбу, улегся на кровать. Нос был похож на малиновое желе. Грэнт ударил меня с силой, за которой ощущалось жестокое психическое расстройство.
Я лежал и думал о них — о Грэнте и Арте. Один был доведен до того, что совершил страшнейшее насилие над собой. А другой, озлившись на весь мир, готов вымещать свою ярость на других.
Бедняги, — самодовольно подумал я, — им не хватило внутренней твердости, чтобы справиться с тем, что выпало на их долю.
Позднее мне еще придется припомнить, как я их пожалел.
В следующую среду Питер Клуни появился на скачках, весь искрящийся от счастья. Родился мальчик, жена чувствует себя нормально — будущее рисовалось ему в розовом свете. Он похлопывал нас по плечу, объясняя, что мы и сами не понимаем, чего лишаем себя.
Его лошадь начала скачку как фаворит, а потом отстала. Но даже это не омрачило его настроения.
На следующий день он должен был участвовать в первой скачке и опоздал.
Мы уже знали, что он упустил шанс. Потому что за пять минут до объявления по радио его тренер присылал служителя в раздевалку, но Питера еще не было. Приехал он за сорок минут до начала скачки. Бегом перемахнул лужайку, и даже издали было видно, как он взволнован. Его тренер перехватил Питера, и до меня донеслись обрывки сердитого выговора:
— По-вашему, это ровно час до первой скачки? Очень глупо с вашей стороны… Мне пришлось пригласить другого жокея… Не так нужно вести себя, если вы хотите продолжать работать у меня… — И он надменно зашагал прочь.
Питер пронесся мимо, бледный и дрожащий. В раздевалке я спросил:
— Что случилось на этот раз? Жена здорова? А ребенок? — Я подумал, что он закрутился, ухаживая за ними.
— У них все хорошо, — с несчастным видом ответил Питер. — Приехала теща, чтобы помогать нам. И я выбрался… ну, может, минут на пять позже… но… — И он посмотрел на меня своими большими, влажными от слез глазами. — Вы не поверите, но опять там загородили дорогу. И мне пришлось сделать огромный крюк, даже больше, чем в прошлый раз… — Голос его задрожал и оборвался, когда он заметил, что я смотрю на него недоверчиво.
— Еще один танковый перевозчик? — скептически спросил я.
— Нет. Какая-то машина. Из этих старых ягуаров. Колесо было в канаве, нос в живой изгороди, и она накрепко засела — как раз поперек дороги.
— И вы с водителем не смогли ее вытащить?
— Не было там водителя. Никого не было. Он оставил машину с включенным мотором и запер ее. Паршивый ублюдок! — Питер редко прибегал к столь сильным выражениям. — Еще один человек ехал следом за мной, и мы вместе пытались вытащить ягуар. Но это оказалось совершенно невозможным. Нам пришлось несколько миль ехать задним ходом. И тот, другой, был первым и не хотел прибавить скорость… боялся поцарапать свою новую машину.
— Да, жуткое невезенье, — пробормотал я.
— Невезенье! — запальчиво повторил он, едва удерживая слезы. — Это больше, чем невезенье, — это ужасно! Я не могу позволить себе… Мне нужны деньги… — Он замолчал, судорожно глотнул несколько раз и всхлипнул. — Нам надо уплатить большую сумму по закладной. И потом я не представлял себе, как много денег потребуется на ребенка. Жене пришлось бросить работу, а мы на это не рассчитывали…
Мне ясно вспомнился новый маленький дом с его дешевым голубым линолеумом, самодельными терракотовыми ковриками и голыми стенами. А теперь еще ребенок… Понятно, что потеря десяти гиней — платы за скачку — была для них большим несчастьем.
Весь тот день он провел, слоняясь по весовой: чтобы попасться на глаза, если какой-нибудь тренер станет спешно искать жокея. Выражение лица у него было такое загнанное, что, будь я тренером, уже одно это отпугнуло бы. Перед пятой скачкой, так никем и не приглашенный, он уехал, отчаявшись, произведя самое невыгодное впечатление на всех тренеров, присутствовавших на ипподроме.
Выходя перед своей единственной в тот день скачкой на смотровой круг, я видел, как он поплелся к стоянке машин. И меня охватил внезапный приступ раздражения против него. Ну почему он не может хоть чуточку сделать вид, что невезение его не трогает, что ему все нипочем? А главное, почему он не оставляет себе времени на непредвиденные случайности в дороге вроде танкового перевозчика или запертого ягуара? И какое зловещее совпадение, что это должно было случиться дважды за одну неделю.