Выяснилось, что мой доход был куда меньше, чем если бы я стал, например, водителем грузовика. А мои перспективы на будущее ничуть не лучше. Я почти ощутил, как у каждого зрителя промелькнуло в мозгу: он же просто дурень!
Кемп-Лор почтительно обратился к Баллертону:
— Джон, можете ли вы как-нибудь прокомментировать то, что мы услышали от Роба?
На авторитетной физиономии Баллертона появилась злобная усмешка.
— Все эти молодые жокеи слишком много жалуются, — хрипло заявил он, игнорируя тот факт, что я не жаловался ни на что. — Уж коли они не искусны в своем деле, нечего и ждать, что им будут платить много. Владельцы скаковых лошадей не хотят рисковать своими деньгами и своими шансами на победу. Я говорю так, поскольку я и сам владелец лошадей.
— Гм… конечно… — сказал Кемп-Лор. — Но ведь каждый жокей с чего-то начинает? И всегда есть множество жокеев, которым не удается добраться до верха. Но и им надо жить и содержать семью.
— Им бы лучше пойти на производство, — блеснул Баллертон тяжеловесным юмором. И добавил, хохотнув недобро: — Но мало кто из них решается на это. Им слишком нравится красоваться в ярких шелках — это тешит их мелкое тщеславие.
Удар неджентльменский — ниже пояса. Но я улыбнулся Баллертону такой доброй, веселой и извиняющейся улыбкой, какой только смог. Ведь меня эти яркие рубашки только смущают, не доставляя никакого удовольствия.
Голова Кемп-Лора повернулась ко мне.
— А что вы на это скажете, Роб?
Я вскричал страстно:
— Дайте мне лошадь и скажите, где скакать, — и наплевать, что на мне надето: камзол или… пижама. Мне безразлично, есть зрители или нет. Я могу ничего не зарабатывать, могу сломать себе шею, могу голодать, чтобы сбросить вес, — все это для меня ничто. Важно одно — скакать… скакать… и победить, если удастся!
Наступило молчание. Оба уставились на меня. У Джона Баллертона был такой вид, будто раздавленная им оса ожила да еще и ужалила его. А Кемп-Лор? Прошло несколько молчаливых секунд, прежде чем он снова повернулся к камере, и знакомая улыбка скользнула на свое место. Но я бессознательно почувствовал, что в ней появилось что-то новое, обеспокоившее меня.
Затем Кемп-Лор начал свой обычный обзор скачек предстоящей недели и вскоре завершил передачу привычными словами:
— Встретимся на следующей неделе в это же время…
Гордон, сияя, двинулся к нам:
— Отличная передача. Как раз то, что нравится — острый спор. Молодцы, молодцы, мистер Баллертон, мистер финн. Блестяще! — И он пожал руки нам обоим.
Кемп-Лор встал, поднял мой бокал с коньяком и протянул его мне:
— Выпейте, — сказал он. — Вы заслужили.
Он тепло улыбнулся, напряжение отпустило его. Я улыбнулся в ответ, выпил коньяк и снова подумал, как великолепно Кемп-Лор работает. Подначив Баллертона проехаться на мой счет, он заставил меня на глазах миллионов вывернуть душу наизнанку; как никогда я не открылся бы даже перед самым близким другом.
Вернувшись в Кенсингтон, я думал о тех восторгах, которые щедро, хотя и незаслуженно обрушились на нас с Баллертоном после передачи. И все не мог понять, почему мне стало так неспокойно.
Глава 6
Ровно через три недели и один день после передачи Пип Пэнкхерст сломал ногу. Случилось это мрачным ноябрьским днем. Сильно моросило. Его лошадь упала вместе с ним у последнего препятствия. Она подмяла Пэнкхерста под себя, постаравшись вывести чемпиона из строя на большую часть скакового сезона.
Его долго не могли перенести в санитарную машину: кость голени, прорвав скаковой сапог, выскочила наружу, как стрела. Санитарам удалось уложить его на носилки только после того, как Пип впал в глубокий обморок.
Но как бы искренне я ни сочувствовал Пипу, при мысли, что у меня появились какие-то шансы занять в предстоящей скачке его место, пульс бился все учащеннее.
Это была главная скачка не только дня, но и всей недели — трехмильная, с большим призом от пивоваренной фирмы. В ней должны были участвовать самые лучшие лошади. И спортивные отделы всех дневных газет писали о ней.
Лошадь Пипа, принадлежащая лорду Тирролду, была восходящей звездой конюшен Эксминстера. Жилистый золотисто-коричневый шестилеток. Ничем не замечательный на первый взгляд, он был сообразителен, быстр и обладал бойцовским характером. У него были все качества для мирового первенства, но его пока считали еще «многообещающим». Звали его Образец.
Входя в весовую, я заметил, что Джеймс Эксминстер разговаривает с лучшим другом Пипа, тоже ведущим жокеем. Но тот покачал головой, и его губы произнесли: «Нет, я не могу».