— Все понятно, — сказала она. — Так с чего начнем?
— С горячей ванны и завтрака. И, если можно, послушаем сводку погоды.
Она включила радио. Передавали какой-то модерновый концерт. Наконец истерическая музыка прекратилась и последовал прогноз погоды.
— «Во многих частях страны прошлой ночью отмечались слабые заморозки, — настораживающе мягким голосом сообщил диктор. — Сегодня они ожидаются вновь, особенно на открытых местах. В большинстве районов в ближайшие несколько дней ожидается сохранение холодной погоды».
И далее:
— Прослушайте объявление…
Распорядители скачек в Аскоте обследовали скаковую дорожку в восемь утра и сделали следующее заявление: на ипподроме прошлой ночью была отмечена температура два или три градуса мороза. Но так как земля у барьеров защищена соломой, скачки состоятся обязательно.
Джоан выключила радио.
— Ты окончательно решил ехать?
— Бесповоротно.
— Тогда, пожалуй… Я вчера смотрела эту передачу… «На скаковой дорожке»…
— Да ну!
— Если я дома, иногда смотрю ее с тех пор, как ты в ней начал участвовать.
— И что?
— Он, — теперь ей не надо было объяснять, кого она имеет в виду, — почти все время говорил о Зимнем Кубке: о лошадях и тренерах и т. д. Я все ждала, что он тебя назовет, но он все насчет того, какая замечательная лошадь Образец, а о тебе — ни словечка. Он объявил: это такие важные скачки, что он сам лично будет комментировать финиш и сам возьмет интервью у победителя. И если тебе удастся выиграть — ему придется описывать, как ты это сделал. Что само по себе будет для него достаточно горькой пилюлей. А потом еще публично поздравлять тебя на виду у нескольких миллионов зрителей…
Я смотрел на нее пораженный.
— Грандиозная идея!
— Помнишь, как он интервьюировал тебя после той скачки на второй день рождества?
— Это была та самая скачка, которая и решила мою судьбу. Слушай, но ты довольно старательно смотрела эти передачи!
Ее это немного озадачило.
— Ну… А разве не тебя я видела прошлым летом на своем концерте в Бирмингеме?
— А я-то думал, что прожекторы слепят вам глаза! — Я откинул одеяло. При свете дня черные брюки выглядели еще более несуразно. — Пожалуй, пора действовать. У тебя есть бинты и что-нибудь дезинфицирующее?
— Всего несколько обрывков эластичного пластыря.
— А бритва?
— Я снимаю ею с ног пушок, — извиняющимся голосом объявила она. — Я составлю список, что нужно, и сбегаю в аптеку. Я быстро.
Когда она ушла, я выбрался из постели и залез в ванну. Сказать это — просто, а сделать куда труднее. Ощущение такое, будто слишком старательная прачка пропустила меня лишний раз через отжимный пресс. Поразительно, что сотворил со мной Кемп-Лор при помощи столь примитивных средств. Я пустил воду, снял брюки и носки. Голубой свитер прилип к спине, а самодельные бинты к запястьям. Пришлось улечься, не отдирая их, и ждать, пока они отмокнут.
Постепенно тепло сделало свое дело, и я смог шевелить плечами и поворачивать голову. Все добавлял и добавлял горячей воды, так что к возвращению Джоан лежал в кипятке по горло — даже пар от меня шел.
За ночь она высушила и отгладила мои трусы и брюки. Одеваясь, я наблюдал, как она раскладывает покупки на кухонном столе. Завиток темных волос свесился на глаза, лицо сосредоточенное, рот решительный. Что за девушка!
Она промыла мои ссадины дезинфицирующим раствором. Высушила и прикрыла салфетками, смазанными цинко-касторовой мазью. Ее прикосновения были легкими, и все она делала быстро и ловко.
— А у тебя внушительные мускулы. Ты, наверное, очень сильный…
— Ну, сейчас это какое-то желе, — вздохнул я и, натянув куртку поверх принесенного ею светло-зеленого джемпера, засучил рукава.
Джоан осторожно размотала кровавые повязки на запястьях. Кое-где они прилипли, хоть я их и отмачивал. А то, что находилось под повязками, представляло собой весьма тревожное зрелище — особенно теперь, когда мы смогли увидеть все при дневном свете.
— Нет, с этим я не справлюсь, — в отчаянии заявила она. — Ты должен пойти к врачу.
— Только вечером, — пообещал я. — А пока забинтуй-ка снова.
— Раны глубокие, легко получить инфекцию. Роб, не сможешь ты с этим скакать. Право, не сможешь!
— Я окуну их в таз с раствором деттоля, а потом ты снова забинтуешь, чтобы не было видно.
— Больно? (Я не ответил). Конечно, больно. Глупости спрашиваю. — Вздохнув, она принесла таз, вылила в воду деттоль, так, что она стала молочно-белой. И я окунул руки.