Она, как обычно, встретила меня добродушно и приветливо.
— А, входи, — улыбнулась Джоан.
Я последовал за нею. Перестроенные под квартиру бывшие конюшни служили ей одновременно гостиной, спальней и залом для репетиций. Сквозь наклонную застекленную крышу еще проникали отблески заходящего солнца. Огромная и почти пустая комната создавала какую-то особую акустику. И если запеть, как Джоан, — возникала необходимая иллюзия расстояния, а бетонные стены усиливали звук.
У Джоан был глубокий голос, чистый и звучный. В драматических местах она по своему желанию могла придавать ему своеобразный оттенок, напоминающий звучание надтреснутого колокольчика. Как джазовая певица она могла бы сделать состояние. Но рожденная в семействе Финнов не могла и помышлять о коммерческом использовании таланта.
Джоан встретила меня в джинсах — почти таких же старых, как и мои собственные, — и в черном свитере, кое-где вымазанном краской. На мольберте стоял незаконченный мужской портрет, на столике валялись кисти и краски.
— Пробую писать маслом, — пояснила она, сделав легкий мазок, — но получается не ахти!
— Раз так, продолжай писать углем.
Это она легкими, летящими линиями сделала тот рисунок скаковой лошади, который висит у меня в комнате. Несмотря на погрешности в анатомии, он полон силы и движения.
— Ну этот-то портрет я закончу, — заявила она.
Я стоял и смотрел, как она работает. Выдавив немножко кармина, она спросила, не глядя на меня:
— Что случилось?
Я не ответил. Кисть замерла в воздухе, она обернулась:
— В кухне есть бифштексы.
Ну просто она ясновидящая, моя кузина Джоан. Я улыбнулся ей и отправился в длинную, узкую пристройку, где ванная и кухня.
Там лежал добрый кусок вырезки, толстый и сочный. Я зажарил его на рашпере вместе с парочкой помидоров. Потом приготовил заправку для салата, который был предусмотрительно вымыт и сложен в деревянную миску.
Когда мясо зарумянилось, я разложил его на две тарелки и принес Джоан. Пахло потрясающе!
Она оставила свои кисти и присела к столу, вытирая руки прямо о джинсы. Мы съели все до крошечки. Я справился первым и, откинувшись от стола, смотрел на нее. Прелестное лицо, в котором чувствуются сила и характер. Прямые черные брови и, в этот вечер, никакой помады. Свои короткие волнистые волосы она подобрала по-деловому, за уши; но спереди они по-прежнему вились и небрежной челкой спадали на лоб.
Джоан была причиной того, что я в свои двадцать шесть лет все еще оставался холостяком. Она на три месяца старше меня, что всю жизнь давало ей преимущество, потому что влюблен я был в нее с колыбели. Я уже несколько раз просил Джоан выйти за меня замуж, но она мне отказывала: двоюродные брат и сестра слишком близкие родственники. И кроме того, я ее не волную.
Зато двое других ее волновали. Оба были музыкантами. И оба по очереди, самым дружеским образом говорили со мной о том, насколько Джоан в качестве возлюбленной углубила в них ощущение радости бытия, дала толчок их музыкальному вдохновению, открыла новые горизонты и т. д. и т. п.
Оба они были, несомненно, красивыми мужчинами. И выслушивать все это мне было неприятно.
Когда это случилось в первый раз — мне тогда сравнялось восемнадцать, — я с горя убрался на край света и лет шесть не возвращался домой.
Во втором случае я прямиком отправился в какую-то разгульную компанию, старательно напился, первый и единственный раз в жизни, и очнулся в постели у Паулины. Оба мероприятия оказались поучительными, но от любви к Джоан меня не вылечили.
Она отодвинула пустую тарелку и повторила свой вопрос:
— Ну, что же все-таки случилось?
Я рассказал ей про Арта. Она выслушала внимательно, а когда я закончил, заметила:
— Вот бедняга! И жену его жаль… А как ты считаешь, почему он это сделал?
— Скорее всего из-за того, что потерял работу… Понимаешь, он во всем хотел достичь совершенства. Был слишком горд и никогда не признавал, что в чем-то ошибся во время скачек… И мне кажется, он просто не смог пережить, что все будут знать о его увольнении. Но самое страшное во всем этом, что работал он так же хорошо, как всегда. Ему было уже тридцать пять, но это еще не предел для жокея. И хотя они с Корином Келларом, тренером, у которого он служил, вечно скандалили, если их лошади проигрывали, — Арт полностью сохранил свой стиль. Его обязательно пригласил бы на службу кто-нибудь другой, пусть не с такими первоклассными конюшнями, как у Корина.