Черт бы их побрал, подумал я. Я не хотел проигрывать скачку. Жульничество мне претило… а десять процентов, которые я потеряю сегодня, удесятеряли злость. Почему, черт возьми, Бриггс снова принялся за старое? Ведь столько времени прошло! Я надеялся, что он раз и навсегда оставит свои фокусы, потому что с тех пор я как жокей сделал значительные успехи, и он, безусловно, понимал, что скорее всего встретит отказ. Жокей, занимающий одно из первых мест в списке победителей, избавлен от подобного давления: ведь если в одной конюшне ему по глупости дадут ногой под зад, в другой его примут с распростертыми объятиями. А может быть, Бриггс считает, что я вступил в критический возраст, постарел и положение мое непрочно… Что ж, он прав.
Стартер начал перекличку. Мы ехали по кругу, и я беспокойно поглядывал на четырех лошадей — соперников Рассвета. Среди них не было ни одного серьезного противника. Теоретически ни одна из них не могла обойти моего мощного мерина: вот почему в эти мгновенья люди ставили по четыре фунта на Рассвета, чтобы выиграть один.
Четыре к одному на…
Виктор Бриггс вел игру по-крупному: окольными путями он заключал пари, что его лошадь проиграет, — в противном случае ему пришлось бы платить. Впрочем, как выяснилось, в сделке участвовал и Гарольд. Как бы я ни относился к их махинациям, предать интерес своего тренера я не мог.
Мы работали вместе семь лет, и нас связывало нечто большее, чем просто отношения тренера и жокея. Люди мы разные, но это не мешало мне считать его своим другом. Гарольд был человек неуравновешенный: то без причины мрачнел, то вдруг начинал прыгать от радости; мог быть тираном и совершенно неожиданно проявить необыкновенное великодушие.
В Беркшир-Даунс не было второго такого матерщинника и крикуна, поэтому конюхи с обидчивым характером и больным самолюбием долго у него не задерживались. Когда я впервые сел на одну из его лошадей, Гарольд костерил меня так, что было слышно от Уонтиджа до Суиндона, но сразу же после заезда в десять утра пригласил к себе в дом, откупорил бутылку шампанского, и мы выпили за предстоящее сотрудничество.
Он всецело доверял мне и защищал от нападок как ни один другой тренер, требуя взамен лишь безоговорочной преданности делу. В общем, последние три года у нас не было трений.
Стартер дал команду, и лошади выстроились в линию.
В скачках с препятствиями нет стартовых ячеек. Вместо них — стойки с натянутыми резиновыми шнурами.
Со смешанным чувством беспомощности и холодного бешенства я решил, что Рассвета нужно вывести из игры в самом начале дистанции. Учитывая скаковые данные лошади, проиграть будет очень сложно: на меня будут наставлены тысячи биноклей, телекамеры, фотофиниш, острые глаза проницательных репортеров. Более того, если я попытаюсь придержать лошадь, когда победа Рассвета уже станет очевидна, это будет равносильно самоубийству. Если же я без видимой причины просто упаду на последней полумиле, назначат расследование. Меня могут лишить жокейской лицензии. Конечно, за дело, но от этого не легче!
Стартер нажал на кнопку, шнуры отскочили вверх, и я пустил Рассвета в шенкеля. Никто из жокеев, однако, не собирался усердствовать, и в результате все лошади пошли средним галопом, что усложняло мое положение. Надеяться, что Рассвет зацепится за препятствие, бесполезно: он прыгун высшего класса. Некоторых лошадей трудно правильно подвести к препятствию — подвести неправильно к препятствию Рассвета невозможно. От жокея требовался лишь малейший намек — все остальное он делал сам. Я множество раз скакал на нем, выиграл шесть скачек и знал его как облупленного.
Обмануть лошадь. Обмануть публику. Обмануть!
Черт побери, подумал я.
Мне удалось сделать задуманное у третьего забора, стоявшего на крутом склоне вдали от трибун, у впуска с холма. Лучшее место найти было трудно: этот участок дистанции по большей части скрыт от глаз зрителей. Кроме того, возле самого забора склон резко обрывался: в этом году многие жокеи получили здесь травмы.
Рассвет, сбитый с толку моим неверным посылом и инстинктивно, как все лошади, почувствовав мое смятение и ярость, рыскнул в точке отрыва и сделал несколько лишних, неуверенных шагов.
Извини, малыш, подумал я, мне безумно жаль, но ничего не поделаешь. Выбрав самый неподходящий момент, я послал его вперед шенкелями и, когда он взвился в воздух, до отказа натянул повод, переместив свой вес вперед, к холке.