Но в последние дни 1810 г. французскую торговлю в России постиг удар, вконец испортивший отношения между обоими императорами.
Еще весной 1810 г. торговое и финансовое положение России представлялось французскому послу Коленкуру в довольно неутешительном виде. Падение курса, недоверие к ассигнациям — все это наносит значительные убытки французским фирмам, торгующим с Россией. Поговаривают, по его донесению, о необходимости воспретить ввоз предметов роскоши и пишут об этом докладные записки. Коленкуру казалось, что лучше бы заключить с Россией особые соглашения, пока еще не предприняты общие меры, ибо ходят слухи о готовящихся запретительных законах[89]. То, чего он опасался, случилось: в декабре 1810 г. был издан запретительный указ.
Еще не зная хорошо содержания готового появиться указа, Коленкур за обедом у императора Александра высказался в том смысле, что запретительные меры в том виде, как они проектируются, «били бы союзников и друзей», а не только врагов, и даже врагов меньше, ибо колониальное сырье ввозилось бы в Россию, тогда как это товар «более или менее английский». Император возразил, что меры направлены против англичан, а что касается воспрещения фабрикатов, то вот уже несколько лет, как Франция и Германия ничего не покупают у России, и торговый баланс склоняется слишком не в пользу России, что вызывает падение курса[90].
Но вот указ появился. Коленкур при всем своем оптимизме понял его значение. Он тотчас же имел свидание с Румянцевым и указал ему, что указ направлен больше всего именно против французской торговли; что он воспрещает ввоз сукон, шелка, предметов роскоши и что, дозволяя ввоз вин только морем, он фактически уничтожает и французскую винную торговлю в России, так как море — в руках англичан[91]. Румянцев возражал, указывая между прочим, что этот указ затрагивает не только Францию, но особенно «фабрики Пруссии, Силезии и Германии» (sic!), которые ввозят в Россию гораздо больше, чем Франция, и т. д. Французский посол жаловался еще, что указ вместе с тем допускает торговлю с Америкой, тогда как ясно, что это послужит только на пользу англичан, которые явятся под видом американцев. Румянцев возражал, возражал и император Александр, которому Коленкур повторил свои жалобы. И канцлер, и император указали, что они делают только то, что делает Наполеон, запретивший ввоз из России рыбьего жира, поташа и астраханского хлопка[92]. Беседа не привела ни к чему.
Удар был очень силен. Коленкур запросил французских купцов в Петербурге о возможных последствиях указа. Они заявили, что общая сумма ввоза в Россию из Франции равна 30 миллионам франков (посол, впрочем считает уже и эту цифру преувеличенной), что на ⅓ этой суммы ввозится лионских шелковых товаров и эта значительнейшая отрасль французского импорта совсем уничтожается указом. Вообще же «французская торговля доведена до отчаяния и находится поистине в критическом положении»[93]. Не только по существу указ остался без перемен, несмотря на все представления Коленкура, но император даже не пожелал допустить изъятие в пользу французских товаров, уже находящихся в пути.
В сущности, манифест от 19 декабря[94] формально ничуть не нарушал принципов блокады; § 28 ясно об этом свидетельствует: «Товары, кои состоят в росписи дозволенных, но по происхождению их окажутся неприятельскими, и потому запрещенными, предаются конфискации». Но воспрещение и высокое обложение именно тех товаров, которые составляли значительнейшую часть французского импорта в Россию, уже само по себе было тяжелым ударом для Наполеона, а кроме того, французский император именно потому всегда и требовал воспрещения ввоза колониальных товаров, что совсем не верил в возможность установить неанглийское их происхождение. Значит, § 28 его ни в каком случае не мог удовлетворить[95].
Наполеон приказал сообщить в Россию через Коленкура, что он из-за указа о тарифе воевать не будет, но что он будет настороже против неблагожелательного духа, продиктовавшего этот акт. Чернышеву Наполеон сказал, что этот указ стоил ему, императору, 100 миллионов, так как он принял военные меры[96].
Ранней весной 1811 г. английское правительство получает новые, совсем утешительные для него сведения: разрыв между Францией и Россией неминуем, причина разрыва — континентальная система, и в ближайшем будущем русские порты откроются для англичан, ибо будут даны лиценции для ввоза колониальных товаров[97].
Колониальные товары в 1811 г. широкой волной хлынули в Россию, а из России через ее западную границу в Пруссию и оттуда в другие страны Европы. Трианонский тариф, так страшно затруднявший торговлю колониальными товарами в зависимых от Наполеона странах, этим самым давал России огромные выгоды, ставил ее в привилегированное положение.
Правда, в середине 1811 г. французский император прямо предложил прусскому правительству не пропускать в Пруссию через русскую границу никаких колониальных товаров. По требованию Наполеона прусское правительство воспретило ввоз каких бы то ни было колониальных товаров из России (эдикт был подписан Фридрихом-Вильгельмом 26 июня 1811 г.).
Насколько был действителен этот запрет, и даже если бы он был действителен, то не могла ли Россия все-таки сбывать колониальные товары через другие части своей колоссальной западной границы? Вот некоторые данные, дающие косвенный ответ на этот вопрос.
По исчислениям американского современника блокады — Pitkin’a[98], работавшего на основании официальных документов департамента казначейства Соединенных Штатов, в Россию было ввезено хлопка:
При этом нужно заметить, что в том же 1811 г. не было страны на континенте Европы, которая получила бы столько американского хлопка (в Пруссию было ввезено 231 679 фунтов, в Испанию — 218 880 фунтов, в ганзейские города (посредством лиценций) — 1 836 288 фунтов). Россия сделалась, таким образом, в 1811 г. главной поставщицей хлопка для европейских прядилен. Наполеон не мог этого не знать.
В библиотеке Ученого комитета министерства финансов в С.-Петербурге сохранились любопытные данные о цене хлопка (извлекаю их из «Санктпетербургского прейскуранта, издаваемого при Государственной Коммерц-Коллегии каждый вторник и пятницу», — библиотека Ученого комитета министерства финансов, А. 830, годы 1809–1812). Беру цены летние, устанавливавшиеся в разгар навигации:
Это были с 1811 г. цены, по дешевизне совершенно неслыханные в странах, подчиненных Наполеону и принявших трианонский тариф; и Наполеон, сравнивая петербургские цены на хлопок 1810 г. с ценами 1811 г., мог ясно удостовериться, что нажаты какие-то пружины, давшие широкий доступ колониальному сырью в Русскую империю.
Между тем к концу 1811 г. стали сказываться последствия и подводиться итоги убыткам, которые потерпела французская промышленность от декабрьского указа 1810 г.
Мануфактуры левого берега Рейна (особенно Roer’ского департамента) ежегодно отправляли (до французского завоевания) в Россию 50 тысяч штук сукна, и производство это кормило 5 тысяч рабочих, а выручалось от продажи 15 миллионов франков. Товары эти шли через Лейпциг и Броды в Москву, а оттуда отправлялись на Макарьевскую ярмарку, в Ирбит и в Кяхту. Часть их шла в Персию и в Китай. Указ императора Александра I воспретил этот транзит, и русские таможни не впускают уже товары, отправленные до издания указа. Префект во имя интересов всего департамента просит министерство иностранных дел и непосредственно самого Наполеона устроить так, чтобы русский указ прекратил свое действие к 1 января 1812 г. (доклад Наполеону помечен 1 ноября 1811 г.)[99].
89
Вел. кн. Николай Михайлович. Цит. соч., т. V, стр. 2–3. Коленкур — Шампаньи, от 26 мая 1810 г.
93
Там же, стр. 270:…le commerce français est donc réduit au désespoir et dans une position vraiment critique.
94
Полный свод законов Российской Империи, т. XXXI, стр. 486, № 24464. Манифест от 19 декабря 1810 г.: Положение о нейтральной торговле на 1811 год в портах Белого, Балтийского, Черного и Азовского морей и по всей западной сухопутной границе.
95
Шелковые материи запрещались вовсе, на французские вина налагалась громадная пошлина (80 рублей за оксофт в 18 ведер, см. «Книга тарифов П. С. 3. Р. И.», XLV (1810 г.).
96
97