Читать онлайн "Сочинения в двенадцати томах. Том 3" - Тарле Евгений Викторович - RuLit

Весной 1810 г. сменен был в Дании с министерского поста граф Бернсторф, и лорду Уэлсли доносили, что причина отставки — давление со стороны Наполеона, сердившегося «за недостаток энергии» в осуществлении «того, что называют континентальной системой»[40]. Это не значит, что король и общество в Дании не понимали, как гибельна блокада для страны. Но — primum vivere, этот решающий аргумент единственно руководил датской политикой в грозные годы, о которых идет речь.

Декретом от 8 февраля 1810 г. были удвоены пошлины на колониальные товары. Это распоряжение было поистине убийственно для еще влачившей кое-как свое существование торговли с Левантом, подрывало также ввоз столь нужного Франции хлопка из Неаполитанского королевства и из Испании. И все это было сделано из желания прекратить обман со стороны англичан (l’abus d’une substitution d’articles analogues provenant du commerce anglais). Тщетно министр внутренних дел под влиянием жалоб Марсельской и Амьенской торговых палат доказывал Наполеону, что испанский и итальянский привоз идет по суше, а не по морю[41]. Император, затребовавший отвыв от министра финансов, остался непреклонен. По мнению министра финансов, французская торговля и промышленность могли выдержать возложенное на них бремя.

Но это было лишь началом. Дело довершено было трианонским тарифом. 5 августа 1810 г. был в Трианоне подписан Наполеоном новый тариф, в неслыханной степени повышавший пошлины на все колониальные товары (этот тариф был дополнен 12 сентября того же года). Согласно трианонскому тарифу квинтал сахара был обложен 300 франками, кофе — 400 франками, левантийский хлопок, приходящий сухим путем, — 200 франками, привозимый морем — 400 франками, американский хлопок — 800 франками. И тотчас же началось неистовое гонение на колониальные товары; сплошь и рядом трианонскому тарифу придавали силу «закона с обратным действием» и, отбирая колониальные товары у владельцев, требовали взноса новых пошлин.

Именно трианонский тариф подчеркивал одну специфическую черту континентальной блокады, подчеркивал то, что свойственно было только наполеоновскому законодательству.

Ведь даже в разгаре войны осенью 1793 г. Национальный конвент, самым крутым образом проводивший запретительную таможенную политику, специальным декретом разрешал ввоз сырья, нужного для мануфактур, и не только, например, из Испании, но даже из Англии[42]. Наполеон и берлинским декретам 1806 г., и трианонским 1810 г. вступал на другой путь: «ели промышленность во Франции будет страдать от недостатка сырья, тем хуже; но от Англии нельзя брать ничего. Таков был принцип, положенный в основу обоих декретов.

Гонения начались сейчас же после обнародования нового тарифа. 6 августа 1810 г. отправляется приказ вестфальскому королю арестовать все колониальные товары, которые будут перевозиться из Пруссии в его государство[43]. На другой день, 7 августа, приказ арестовать в Штеттине все колониальные товары, которые там находятся, «так как это — английские товары, прибывшие на американских судах», и уведомить об этом прусского посла, чтобы он наперед знал, что Наполеон «не потерпит английской контрабанды»[44].

29 августа 1810 г. Наполеон приказывает Шампаньи написать прусскому королю, саксонскому королю, дать знать в Россию, всем государям Рейнского союза о желании императора, чтобы всюду был введен новый тариф на колониальные товары. Ему хочется, чтобы Коленкур и Лессепс «просветили» на этот счет русское правительство; ему хочется, чтобы новый тариф был всюду введен в один и тот же день. Наконец, он требует, чтобы агенты сообщили, где именно «во Франкфурте и других торговых городах» находятся колониальные товары, чтобы знать, в каком месте их захватить. Он приказывает уже конфисковать все колониальные товары во всех городах Мекленбурга и на Одере[45]. В тот же день приказ герцогу Рагузскому конфисковать все колониальные товары на всех судах, какие придут в Триест, требование сведений о том, что в этом смысле делается в Венеции, Анконе, Триесте, Неаполе[46].

2 сентября император «с удовольствием» узнает, что в Мекленбурге захвачено 12 кораблей, нагруженных колониальными товарами. Он приказывает Даву переслать все в Кельн для распродажи. Но он недоволен Буррьеном, идут слухи о его подкупности, он требует от Даву сведений об Ольденбурге, Голштинии, Гамбурге, Померании; он приказывает Даву конфисковать все колониальные товары, все равно, на каких судах они ни придут: американских, датских, шведских, русских и даже если они будут сопровождаться свидетельствами о происхождении. Пусть Даву разошлет агентов, офицеров, кавалерийские разъезды на устья Эльбы и Везера, на Одер, к границам Голштинии, в Мекленбург, в Данциг. Взятки таможенных чиновников равносильны измене императору. Специальный офицер должен быть послан в Кенигсберг для наблюдения за тем, что там делается[47].

На этот раз Наполеон был уверен в том, что он нанес страшный удар своему смертельному врагу. Он пишет военному министру, что разоряющая Англию война удается ему[48]. Принцу Евгению Богарне он сообщает, что Англия доведена до крайности[49].

Гамбургские купцы, как доносили английскому правительству с Гельголанда, полагали, что в одних только ганзейских городах трианонский тариф принесет Наполеону 30 миллионов франков. Но торговле гамбургской эта мера нанесла еще один довершающий удар[50].

Император явно рассчитывал непомерной дороговизной прямо изгнать с континента колониальные товары и прямо это высказывал[51].

Конечно, трианонский тариф еще более осложнил и без того сложную систему таможенного законодательства. При желании эта сложность давала много лазеек и предлогов к нарушению правил. Даже непосредственно подчиненные Наполеону Государи Рейнского союза хитрили и далеко не в одинаковой степени точно соблюдали правила континентальной блокады. И это обстоятельство, так же как путаница и неясность в толковании декретов Наполеона, вызывали жалобы на то, что не существует единого полного закона о континентальной блокаде, а вместо него есть лишь: 1) берлинский декрет, 2) миланский декрет, 3) тарифы от 5 августа и 12 сентября 1810 г. и 4) циркуляры министра иностранных дел[52]. Но Наполеон так и не кодифицировал в единый свод эти декреты и циркуляры. Может быть, он даже и не желал особенно разработанными законоположениями стеснять исполнителей своей воли.

Вообще военные власти, особенно далеких частей Империи, туго разбирались в том, что можно и что воспрещено обывателям на основании континентальной блокады. «Можно ли держать у себя сахар для личного потребления?» — спрашивает в сентябре 1811 г. губернатор Иллирии генерал Бертран и сам же прибавляет, что если можно, го «это способно повлечь злоупотребления»[53]. Император был в общем того же мнения, что и Бертран: чем меньше сахару и кофе будет потребляться, тем лучше.

Наполеон имел даже совершенно верный барометр, который показывал ему, где блокада осуществляется всецело, без хитростей, а где ее предписания исполняются похуже: стоило обратить внимание на цены колониальных продуктов и прежде всего сахара. К концу 1812 г. сахар стоил в Неаполе и в Милане столько же, сколько в Париже, — 5 франков фунт. Наполеон сам понимает очень хорошо, что цена чудовищная (он ее называет un prix exorbitant), но вывод делает самый утешительный для себя: «donc, en France, en Italie, à Naples les lois sont exécutées». И при этом же угрожающе поясняет, почему в Италии и Неаполе его законы так усердно исполняются: «потому, что эти две страны… знают, что они были бы присоединены, если бы не исполняли законов Империи». А вот в странах Рейнского союза сахар дешевле. Почему? «Потому, что эти страны не под рукой его величества, и их государи хуже повинуются континентальной системе»[54]. В Лейпциге фунт сахара (тогда же) стоил 2 франка 55 сантимов, во Франкфурте — 2 франка 50 сантимов. Причина была ясна Наполеону.