«Коляска» вызвала бурную отрицательную реакцию даже среди сторонников монархического строя: многими она воспринималась как сочинение, продиктованное корыстными расчетами, как выражение ничем не оправданной лести и низкопоклонства. Подозрения последнего рода особенно сильно уязвляли самолюбие автора. Именно поэтому в цитированном выше письме к М. А. Языкову, называя «Коляску» «смелым и резким стихом», поэт настойчиво отводил от себя обвинения в беспринципности и пресмыкательстве перед особой самодержца.
Как ни старался, однако, Майков убедить своих друзей в том, что «Коляска» написана «языком сердца», она на долгое время стала предметом его мучительных раздумий и переживаний. И приблизительно через год после ее написания, вскоре после смерти Николая I, в беседе с Я. П. Полонским он сделал следующее самокритическое признание: «Я был просто дурак, когда видел что-то великое в Николае. Это была моя глупость, но не подлость»[7].
В атмосфере наступившей после николаевского царствования «оттепели» Майков частично освобождается от своей политической слепоты и пытается критически взглянуть на окружающую действительность. Симптоматично в этом отношении его стихотворение «Окончена война. Подписан подлый мир...» (1856), не предназначавшееся для печати и обращенное к вдохновителям внешней политики царизма:
Критическими элементами пронизано и стихотворение «Вихрь» (1856), написанное в духе Дантова «Ада». По воле автора преисподняя оказалась заполненной «блудным и ветреным племенем», паразитирующим на теле государства. Там и привыкшие к роскоши франты, и погрязшие в разврате львицы лешего света, и бездушные канцеляристы, и высокопоставленные бюрократы. Объединяющая их всех черта — безразличие к народным нуждам.
В эпиграмме «Бездарных несколько семей...» (1855 или 1856), направленной против правительственной бюрократии, гражданский критицизм поэта приобретает еще большую выразительность:
У нас нет никаких данных о том, чтобы эта также не предназначавшаяся для печати смелая стихотворная инвектива получила известность хотя бы в кругу близких автору лиц. Вместе с тем ненависть к «двигателям» бездушно-бюрократической государственной машины самодержавия нередко врывалась и в подцензурные стихи Майкова, становилась заметным общественно-нравственным мотивом его творчества. Сошлемся для примера на стихотворение «Он и она» (1857). в котором мастерски воспроизведен портрет чиновника-бюрократа,
Среди рассчитанных на публикацию произведений поэта были такие, идейный смысл которых встречал сопротивление царской цензуры. Такова поэма «Сны» (1856-1858), таково стихотворение «Поля» (1861) и написанное в жанре послания стихотворение «Другу Илье Ильичу» (1861, 1863). К ним же следует отнести и опубликованное в 1863 году стихотворение «На белой отмели Каспийского поморья...»; оно посвящено пребыванию в мангышлакской ссылке Т. Г. Шевченко. Вид Каспия вдохновляет изнеможенного солдатской муштрой народного поэта на песнопенье, но творческий его порыв заглушается ружейным лязгом и окриками часовых, готовых
Изображение государства, превращенного в казарму, где свободе творческой мысли угрожают штык и пуля, спрессовано в этом майковском эскизе до степени символа.
Новые общественные веяния, вызванные революционной ситуацией в России, проникают в содержание майковского «Неаполитанского альбома» (1858-1860). Лишь в отдаленной степени новый цикл напоминал «Очерки Рима». Там преобладали закованные в традиционные размеры размышления о величии античного мира и бессмертии созданного им искусства. В «Неаполитанском альбоме» поэт делает крутой поворот к современности, более того — к народной теме. Изображать народную жизнь на итальянском материале было для Майкова гораздо легче, чем на русском, где он встретил бы немало достойных соперников. К тому же иностранная тема предоставляла поэту возможность преподносить ее русскому читателю вез особых оглядок на цензуру, в своеобразной экзотической оправе, широко используя при этом право на художественный эксперимент, В одном из писем 1856-1868 годов к И. С. Никитину Майков писал: «Больше нам надо писать бликами, чем контурами»[8]. Опытом подобного рода раскованного, бесконтурного письма и был «Неаполитанский альбом». Автор отказался в нем от жестких жанровых конструкций и тематической строгости, задавшись целью передать подвижность итальянской национальной жизни, Противоречивость проявляющихся в ней тенденций.