Всхлипнув, припал он к Аленушкиной щеке, поалевшей едва; потом ткнулся Митьке в губы мокрым ртом, а тот смиренно поклонился и чмокнул красную руку.
— И вас проздравляю, дяденька, спасибо за увет ваш!
— Теперь с ей вот поцелуйся, — покорно вздохнул Кротон, показав на Аленушку. — Молодые вы, хочется, чай… Аленушка, ты как, голубка?
— Ваша воля, тятенька, — опустила та глаза и, поалев вся, отвернулась.
— То-то, — жалобно проскрипел Кротон, — ваша воля… Вижу, ведь наскрозь я вас вижу. Вон он какой, кудрявый, стоит, так глазами-то и ест… Целуйтесь уж, посластите… Поди к нему.
Словно закруженный, увидел Митька в близком тумане застенчивую девичью усмешку, губы беспомощные, блаженные; едва коснулся жаркого их дыхания и потупился тотчас, обеспамятев, а Кротон зашмыгал носом и, часто-часто тыкая платком в глаза, пятился к двери.
— Плачет? — недоуменно взглянул Митька на Аленушку, и та, покачав головой, судорожно закрылась руками. Спустя минуту возвратился Кротон, молчаливый и с красными глазами; разговелись невесело и втихомолку, после чая заперся Митька в боковушке своей, устав от всех смятений, и, упав ухом на гармонику, принялся глушить тоску.
Один лад попискивал, немного с фальшью был; где-то зудящий нарыв вскочил у Митьки, а лад пискливый бередил его и бередил, пока не стало совсем тошно. Тогда, вконец измученный, оборвал Митька с сердцем постылую польку «Тир-дар-да» и, скомкав шапку, выбежал в улицы.
Мчались розвальни, на них разлеглись вповалку краснощекие бабы в цветных платках, голосили пьяные песни. Парни, распахнув поддевку до алой рубахи, перезванивали с дробью на гармошке, а от дуг взвивались яркие ленты.
«Гуляют, — уныло думал Митька, — вон как запузыривают, а тут очертело все, и зачем приехал, дурак…»
У росстани повстречал его старинный знакомец, по прозванью сват Ай-ай. У свата голова была дыней и голая, глазки как изюминки и с хитрецой, а от беззубого рта свисала ниже пояса тощая борода куделью. В сватовой веселой избе, где мычал теленок и пахло теплым пометом, пили водку; Митька помутнел вскоре и размяк, — стал рассказывать, как у Кротона все — чисто штоломные и что ни делают, все с надвертом. Сват Ай-ай мигал изюминками и с дребезгом ржал, хотя было не над чем; в конце же навалился Митьке на ухо и опасливо набормотал, что в Кащеевском дому давно неладно и сам он на приемышка своего облизывается; а Митьке надо поаккуратнее, не то живо ему в душу наплюют…
Под хмельком воротился Митька домой; уже белый месяц заострился над звонницей. В дверях сам Кротон встретил его, задумчивый, похлопал по плечу с насильной усмешечкой и, показав на Аленушкину дверь, сказал:
— Девка-то… целый день лежит, вон как ты поцелуем своим ее расстроил, хе-хе!.. Чай, только и думы, что о тебе! И ты тоже, а? Я ведь знаю, что вам надо-то, ступай, ступай уж, приласкай ее!
— Дык она раздемшись, дяденька, — нахмурился Митька и обиженно хмыкнул: — Чтой-то шутите вы негоже, будет, что ль…
— Митенька, родной, — залепетал вдруг Кротон захлебываясь, — ступай ты к ней, коль дядю любишь, ступай, вот Христом прошу тебя, Митенька! Да нешто я разлучник какой, не вижу, что ль, я, господи! Утешь ты меня, старичка! сходи к ней, сходи, — и, жестко вцепившись в Митькин локоть, хлюпая носом, тащил он его к спальне, куда и толкнул потом, заперев дверь на ключ…
Зеленая лампада светила в дремотных потемках, и сквозь них едва увидел Митька бледное лицо Аленушкино, лежавшее на подушке в темном облаке кос. Испуганно повернула она к нему большие, прелестные от тревоги глаза и, ахнув, закрылась ладонями.
— Не сам я, — буркнул он, опускаясь на табурет у постели, — энтот заладил, иди да иди, хнычет опять… Чтой-то чудно мне все, не поймешь вас… И давешнее тоже… сам, что ль, я? Коль в обиду, простите…
— Не надо, — с неслышимой болью прошептала Аленушка, — не надо про это…
— Конешно, знаю я, — обиженно ворчал Митька, — с нашим братом, голышом, целоваться тоже не всякому приятно… Наша доля такая, всякий брезговаит… Простите уж.
— Не то, Митенька, — слабо вздохнула Аленушка и, вдруг открыв лицо, улыбнулась медленно влажными еще глазами. Одеяло сползло, белое нежное плечо осветилось вблизи, и тогда, бормоча по-хмельному: «А что же, что же?» — начал Митька клониться к раскрытым улыбчивым губам ее, не видя ничего сквозь сладкую мглу…
— Вот, вот и сговорились детки, — проскрипел сзади умильный голос, и из потемок вышел Кротон, горбясь и заложив руки за спину. — Сговорились, детки, кровь-то, она свое возьмет, играет она в вас, горячая, молодая! Вот не войди я, и грех какой случился бы, оно эдак, хе-хе! Ну что же, нешто я разлучник какой, ты, Аленушка, не плачь, скажи мне: пойдешь за Митю?