— Фентон неспокоен, — сказал он Джесси, — я в первый раз вижу его таким! Мне иногда даже кажется, что это не он. По-видимому, он забрал себе в голову, что венесуэльцы или разбойники — одно и то же! Я же полагаю, что командир этого крейсера обошелся бы с нами, как всякий порядочный человек. Но, очевидно, Фентон другого мнения!
— Может быть, он прав, — заметила Джесси. — Мой отец был однажды в Венесуэле по делам железнодорожной комиссии и всегда говорил, что он охотнее просидел бы в тюрьме, что все женщины хотели за него замуж и что мужчины хотели застрелить его, так что, уверял отец, скорее он войдет в берлогу медведя, чем снова поедет в Каракас. Эти венесуэльцы — настоящие дикари, а мой отец не любит пистолетов и ненавидит женщин; да и мистер Фентон, кажется, тоже!
— О, я не спорю, Фентон — прекраснейший человек, — сказал Мюрри Вест, — он, бесспорно, имеет основание быть осторожным, когда молодая девушка спешит обвенчаться. Право, вам, Джесси, придется написать книгу под заглавием «Через огонь и воду к аналою» и посвятить эту книгу мне!
Джесси отвернулась и стала смотреть в окошки каюты, откуда ей был виден горизонт и черное облако дыма, почти совершенно заслонявшее собой крейсер.
Она не сердилась на Мюрри, зная, что он старался развлечь ее, но его сдвинутые брови, тревожный взгляд и нервно дрожавшие руки говорили, что он что-то скрывает. При каждом слове он взглядывал на преследующее их судно, и ей казалось, что она слышит, как сердце в его груди бьется сильнее.
— Если я попаду в Монктон, то мистер Фентон всегда будет там желанным гостем! — сказала Джесси. — Но вот именно это «если» томит мою душу, Мюрри! Ах, зачем я не ворожея, не ясновидящая? Почему я не могу читать в глазах людей?! Если бы вы были умный, Мюрри, вы бы сделали это за меня!
— Да, если бы я был умен! Если бы я мог еще интересоваться чем-либо, кроме настоящего. Но я уже не в силах: уверенность в злосчастье настоящего дня лишила меня веры в лучшее завтра и сделала меня тем, что я есть. Я даже не хочу заглядывать в это завтра… Неизвестность, без сомнения, единственный сильный импульс жизни. Именно потому, что мы не знаем, что будет завтра, мы и живем, чтобы узнать! В настоящий момент я спрашиваю себя, на чьей стороне будет победа, на нашей или на их, а все остальное для меня безразлично! Все, кроме хорошей сигары!.. Вы разрешите мне закурить сигару, Джесси? Столько тяжелого и неприятного в нашей жизни улетучивается вместе с голубоватым облачком сигарного дыма.
— Я желала бы, чтобы и это судно улетучилось с ним! — воскликнула Джесси. — Но все равно, ведь завтра мы все узнаем, не так ли?
— Нет, мы узнаем еще сегодня, Джесси! — возразил Мюрри как-то особенно серьезно. — Я обещаю вам это!
Девушка поняла настоящий смысл его слов; эта ночь должна была ответить ей на все ее вопросы, разрешить все ее сомнения, одним словом, решить ее судьбу так или иначе. После этого и ею овладела болтливость, она принялась говорить о всевозможных мелочах повседневной жизни, и Мюрри поддерживал разговор. И хотя по-прежнему он не спускал глаз с горизонта, смех его звучал так же весело и беспечно и нежность к ней светилась в каждом его слове и взгляде.
Во время первой ночной вахты, едва только пробили две склянки, «Кюрасо», сделав отчаянное усилие, подобное тем, какие он уже проявлял не раз в продолжение дня, понесся стремительно сквозь туман и на ходу дал выстрел по пароходу. Снаряд со свистом и шипеньем шлепнулся в море перед самым носом судна, причем часть людей с жадным любопытством кинулась смотреть, другая же легла плашмя в смущении и страхе. Мюрри при звуке первого выстрела оборвал на полуслове какой-то фантастический рассказ, которым он старался отвлечь Джесси от мучивших его и тревоживших ее мыслей, и, выбежав наверх, увидел второй снаряд, шлепнувшийся в воду на волосок от винта.