— Мы встретились наверху лестницы, мастер, — сказал мне мой слуга. — Я не мог пройти. Он упал, мастер!.. Упал оттуда, где вы видите огни. Там его друзья, и мы идем к ним.
Я вздрогнул при этом зрелище… нервы мои, вероятно, дали себя знать. В эту минуту я понял значение путешествия, предпринятого мною, и какую цену придется мне заплатить за успех. Ну а это преступное общество? Что значила жизнь и смерть для него? Они убьют меня, если только смерть моя спасет их, как человек убивает муху, севшую ему на руку. Но все рассуждения эти не могли прогнать внезапно овладевшего мною неудовольствия, когда я увидел, что случилось. Я был безумцем, не подумав об этом, и ужас все более и более охватывал меня, когда мы остановились вдруг у подошвы крутого подъема и я заметил, что Окиада делает мне знаки подниматься. Более отчаянного подъема не совершал, я думаю, ни один человек, и я до сих пор не понимаю, как это я решился последовать за своим слугой.
Надо вам яснее изложить положение этого места. Тропинка через лес привела нас к обрыву горы, черному, крутому и ужасному. К самой верхушке его вела тонкая железная лестница, прикрепленная к скале обыкновенными скобами. Как далеко вела эта лестница, я не видел. Боковые стороны ее, казавшиеся издали ниточками, терялись в тени высот; а там дальше, вверху, за широким темным пространством, виднелся отблеск огня, время от времени вспыхивавшего в отверстии скалы и говорившего о присутствии там людей и о том, что они там работают. Лестница эта охранялась, как говорил мне уже Окиада.
Дальнейших объяснений мне не нужно было, ибо мертвое тело у подножия скалы говорило о рьяности моего слуги. Оно говорило мне, как среди переходов от света к тьме, на самом ужасном месте, встретились вдруг два человека, как руки их сцепились, как, не издавая ни единого крика, они продолжали бороться до тех пор, пока один из них не рухнул вниз с этих ужасных скал. Быть может, исчезновение этого человека уже открыто. Что, если это увидят в ту минуту, когда мы будем на лестнице, с которой его сбросили? Мысли эти, подумал я, могут прийти в голову только трусу. Я решил не думать и, попросив Окиаду указать мне путь, последовал за ним.
Мы поднимались быстро; войлок на ногах заглушал наши шаги. Я много раз карабкался на Альпы и не боюсь высоты. В другое время я пришел бы в восторг от свежего воздуха и чудесной панорамы земли и моря, открывшейся передо мной. С левой стороны я увидел Вилла-до-Порто; далеко впереди мерцали огни моей собственной яхты, как бы говорившие мне о том, что друзья мои близко. Внизу под нами чернела вилла Сент-Джордж, ничем не освещенная и казавшаяся покинутой. Я говорю «казавшаяся», потому что повторный взгляд мой на нее указал мне движущиеся тени по освещенной луной тропинке, фигуры часовых, поставленных у дверей. Они, наверное, уже обнаружили нас. Весьма возможно, что они говорили о нас сторожу лестницы; весьма возможно, что они преднамеренно держались в стороне. Но я не задумывался над этим, ибо после тяжелого подъема мы добрались наконец до скалистого прохода и очутились на дорожке, годной только для верховой езды — шириной в тридцать дюймов и без всякой защиты со стороны пропасти. Здесь, как и в лесу, Окиада двигался вперед ползком с необыкновенной осторожностью. Тропинка огибала гору на расстоянии почти четверти мили, пока мы не очутились на открытом плато с огромным отверстием впереди, напоминающим вход в пещеру внутри самой горы. Я понял, что мы достигли конца нашего путешествия. Несколько минут лежали мы молча вместе с моим проводником.
У входа в пещеру стояли два стража, от которых мы находились в пятидесяти ярдах. Свет, указавший нам этих двух человек, был тот самый, который виднелся в отверстии… сильный, яркий красный огонь, временами разгоравшийся так сильно, как будто дверь какого-то горнила открывалась и потом закрывалась. Огонь этот вызывал перед нашими глазами волшебные и грозные эффекты: все погружалось в непроницаемую тьму, но уже в следующую за этим минуту на красном фоне перед нашими глазами отчетливо вырисовывались силуэты двух темных фигур, стоявших у отверстия пещеры. Все это сопровождалось странными звуками… шумным током воздуха из каких-то исполинских мехов, стуком молотков о стальные наковальни, гулом голосов и пением. Будь это на моей родине, при другой обстановке, всякий, услышавший эти звуки, сказал бы, что там честные кузнецы, продолжающие трудиться, тогда как другие спят. Но я знал истину и не допускал никаких заблуждений. Люди эти добывали золото, я это знал. Другого занятия у них не было.