— А у нас на яхте нет огней, Лорри? — воскликнул я и прибавил, чтобы извинить себя — Об этом, впрочем, и говорить не следует.
— И говорить не следует, доктор! Я приказал погасить огни в восемь часов.
— Но ведь они могут заметить отблески красного огня над нашими трубами?
— Да, не будь там предохранительных загородок, которыми их снабдил мистер Бенсон.
— Как вы думаете, Лорри, можем мы попытаться подойти к ним ближе?
— Риск будет небольшой, когда они устанут пускать свои фейерверки, доктор.
— Мы это сделаем, Лорри! Не забывайте, что там Анна Фордибрас. Я много дал бы, чтобы сказать ей хоть слово, которое она могла бы понять…
Он кивнул мне многозначительно и поспешил вниз в машинное отделение, чтобы сделать необходимые распоряжения, а вслед за этим я увидел Мак-Шануса. Он не говорил со мной, как я это узнал потом, вследствие смешного предубеждения, что опасно говорить даже шепотом. Все наши матросы собрались у верхней каюты и, как дети, любовались зрелищем, которое разыгрывалось перед их глазами на воде. На яхте у нас не было огней. Начиная от носовой части и до кормы не горело ни единой электрической лампочки, которая нарушала бы темноту ночи. Стука машин совсем не было слышно.
Я обратился к Тимофею и удивил его своим приветствием:
— Ну, рука твоя не дрожит, Тимофей, не правда ли?
— Попробуй ее сам, мой мальчик!
— Ну, это, разумеется, не холодная рука поэта. Она справится и с пушками, если понадобится, Тимофей?
— Тс!.. Нельзя! Не говори так громко, мой мальчик!
— Полно тебе! Неужели ты думаешь, что они могут услышать нас за пять миль отсюда, Тимофей? Можешь кричать, если хочешь, старый дружище! Надеюсь, что все успокоится мало-помалу. Мы скоро увидим их, Тимофей! Чтобы узнать цвет их сюртуков, сказал бы ты.
— Надеюсь, ты не подойдешь под выстрелы их пушек?
— Тимофей, — сказал я, говоря совсем тихо, как он того желал, — я скоро узнаю, что случилось с Анной Фордибрас.
— Ах, беда, когда женщина управляет фонарем… Это поможет им затопить нас, Ин!
— Не думаю, чтобы им удалось затопить нас.
— Боже, смилуйся над нами! Я не лучше всякого труса сегодня вечером. Что я говорю?
— Что ты совершенно одного мнения со мной, Тимофей!
Мы засмеялись оба и замолчали. На темном фоне неба ясно виднелся теперь свет рефлектора. Море кругом нас было темное, страшное и безмолвное. Мы сами представляли собой такой же темный предмет, который быстро двигался по морю, выставив вперед свой нос, трепеща турбинами и пыхтя топками, раскаленными добела… Мы были невидимым врагом, осторожно подкрадывающимся к своей добыче среди непроницаемых теней, которые затемняли поверхность тихих вод. Никто из находившихся на борту яхты не скрывал от себя того риска, которому подвергался. Стоило «Бриллиантовому кораблю» навести на нас столб своего ослепительного света — и мы были бы моментально обнаружены. Одного меткого ядра из пушки современного устройства было достаточно, чтобы уничтожить нас. Какое торжество для еврея! Мы только одни знали его тайну… Чего, следовательно, не дал бы он, чтобы уничтожить нас!
Так, миля за милей, продвигались мы вперед. Все глаза на борту «Белых крыльев» устремлены были на этот столб света, как будто бы он был наделен непостижимой силой и мог сам по себе защитить экипаж мошенников. Не думаю, чтобы мы хоть на минуту поверили в счастье, сопровождающее нас, ибо казалось невероятным, чтобы пункт их наблюдения не был лучше нашего. Минута за минутой спешили мы к столбу света, уходящему в небо, — столбу, который был нашей целью, вратами нашей судьбы и мог рассказать нам больше того, что мы когда-либо слышали.
Я прислушался, как капитан Лорри отдавал приказания, и узнал, что яхт? наша сейчас остановится.
XXI
АННА ФОРДИБРАС
НА «БРИЛЛИАНТОВОМ КОРАБЛЕ»
Представьте себе безмятежное море и большое четырехмачтовое судно, лежащее в дрейфе. Непроницаемая ночная тьма и длинные полосы мелких облаков на фоне голубого неба. А вдали, на самом краю горизонта, серебристо-радужный круг, как бы края опрокинутой вверх чаши, внутри которой все суда мира бывают заключены с первого и до последнего дня своего плавания.
Все громадное судно, начиная с передней части и вплоть до конца его, блестело ослепительными огнями. Время от времени к нам доносились звуки песен и взрывы смеха. Чуткое ухо мое ясно различало мужской голос, певший необычайно фальшиво. Я сказал себе, что там, на палубе, нет никакой дисциплины; никто, по-видимому, не думал об опасности и не боялся быть обнаруженным. Столб света казался мне теперь какой-то насмешкой.