Спец уловил что-то ухом, прислушался. Из-под колес играл веселый звук:
— Ты никак, дружище, из радиатора сосешь?
Шофер, не вставая с корточек, пробурчал:
— Обнаковенно, согреться…
— А-а… это, брат, идея! Ну-ка, нацеди… Комиссар, эй, греться хотите?
Комиссар вывалился из кузова, неуклюже расставился по дороге, приземистый, косолапый. Спец уже тянул кружку.
— Там вон черный хлеб в чемоданчике, — вы с корочкой, с корочкой.
Комиссар выпил, яростно сплюнул.
— Керосинище…
Спецу было весело. Цедил еще, хохотал.
— Нынче святки, советские святки, комиссар, а? Тащите-ка!
Выпили еще по одной. Михайлов хотел по третьей, но комиссар по-начальнически запротестовал:
— Буде. Ехать надо.
Залез в кузов, завалился, видно, нацеливался опять сопеть до самого штаба. Спец стоял на ветру, закуривая, щелкнул крышкой часов.
— А где мы теперь, товарищ шофер?
Копаясь в темноте, что-то неразборчиво пробормотал, вроде:
— А пес его знает где…
Спец облокотился на машину, мечтательно покуривал.
— А знаете, комиссар, если бы полковнику Муранцову стало известно, что мы здесь с этими документами… пожалуй, не пожалел бы эскадрончика нам в тыл! И что это, черт, за местность?.. — И неожиданно в самое ухо спросил: — Вы шофера хорошо знаете?
— Шофер и все…
Комиссару разговаривать не хотелось, блаженно разломило всего, будто только что тысячу пудов перегрузил на субботнике. Накануне провели без сна всю ночь, провозившись в разведке с фельдъегерем полковника Муранцова и шифром. Теперь бы повернуться на бок, надвинуть малахай до усов, всласть утонуть с головой в дремотную приятную ерунду. А тут как назло спец бубнил без умолку, почувствовав, видимо, склонность к душевным разговорам.
— …Вот, вы говорите — спец. И слово-то какое куцо-халтурное придумали: спец! А вот этот самый спец нарисовал вам подробную дислокацию неприятельской дивизии и всех передвижений в ее тылу знаете как? — по одним намекам, обрывкам, слухам, по противоречивым ответам пленных, где другой увидел бы только безнадежную нелепую кашу. Здесь игра мозговых молний, творчество, а вы — спец! Разве не я нащупал, как перехватить эти документы, подобрал все до мелочи, вплоть до коллекции погон — картина? Вы знаете, что полковник Муранцов, пока это до него не дошло, вот здесь у нас со всей дивизией? А обо мне что вы знаете? Бывший офицер, начальник разведывательного отделения и больше ничего! А я, дорогой мой, юридический кончил. Когда вы еще мотались там где-то сторожем или пилили тес, я уже вашего Маркса от корки до корки, ночами напролет. У меня Маркс не на стенке, а в каждой мозговой извилине. Обидно, что все равно вам ничего не втолкуешь никогда! Думаете, что из-под палки. Спец ведь, а?
Комиссар тушей залег, молчал, посапывая.
Шофер чем-то потревожился, высунул спереди голову, глядел.
— Никак гудет… Эшалон, что ль, где?..
Стояла в мглисто-зеленоватом дыму ровная мерзлая ширь. Сбоку лилось что-то мутным горбом — не то даль земли, принимаемая глазом за ровную насыпь, не то далекая гора. Непонятное фосфорическое зарево полыхало за ней.
— Позвольте… — пригляделся Михайлов. — Что это там, видите? Селение, что ль? Черт, не могу представить карты…
Комиссар выпутал голову, тоже угадывал.
— Поезд…
— Поезд — вон откуда. Поезд двигается, а это нет.
Отчетливо и гулко погромыхивали из темноты лязг и мерные уханья. Глаза уже ждали — уже видели, как ползет убогий, запертый на ночь состав, в смрадных теплушках пронося спящих, натруженных, оборванных, разбросанных головами к прикладам. Над пустынной ночью еще раз висело грозное и молчаливое напоминание о войне, нищете, упорстве…
Шофер влез в машину, она рвалась, рокотала.
И вдруг выхватило крутящимися огнями из-за мутной горы. Царственно рыча, пала грудь чугунного, высочайшего, скрежеща, разрывая ветер. Огромные зеркальные, сияющие насквозь окна лились одно за другим, как бешеная карусель. На миг дикой внезапностью протаяли тюлевые занавески. Клонилась женщина в голубом сказочном тюрбане. Где-то трое в сияющем сквозном стекле пронеслись, медленно и дружественно куря, сверкая золотыми оплечьями. И мгла скакала по багровому следу, опять заваливала, глушила все…