Однажды не вытерпел, в рабочие часы ушел со складика (Санечке шепнул, чтоб посмотрел) и чуть не бегом кинулся в заповедную бревенчатую уличку. Предчувствие, что ли, погнало его: или сейчас, или никогда!.. Ни взвешенных заранее слов, ни подходов — ничего не заготовил. Пенился один сладкий риск, несло человека ветром.
Народу в кооперативе почти не виделось — а рабочий час. Может, это и приманило Петра? Сысой Яковлевич, подслеповатый, выпрямленный, сторожил за прилавком… Петр, мурлыча песенку, легкими шагами подошел, спросил коробку спичек.
— Холодновато у вас все-таки, — молвил он развязно.
Сысой Яковлевич вперился по-идольски в потолок.
— Не жарко.
Сказано было не человеку, а так, в воздух. Получил, дескать, и проваливай. Петр не отступал.
— Бывают места, где еще холоднее… Нам теперь не до горячего. Всяко видали.
Сысой Яковлевич, словно слегка проснувшись, перевел глазки на Петра. Не то недоверие, не то любопытство отобразилось в них… Глядел… кажется, распознавал кое-что.
— Вы где же… на плотине работаете?
— Теперь ни от какой специальности отказываться нельзя… что дают, то и бери. Жить-то надо, Сысой Яковлевич?
Сысой Яковлевич, услышав имя-отчество, оживел, милостиво согласился:
— Жить надо.
От удачи взмывала сила в Петре. Он подвинулся по прилавку поближе, понастойчивее.
— Да, холодновато у вас. Теперь бы согревательного — в самый раз!
— Согревательного — да. — Сысой Яковлевич крякнул и как бы сладкое воспоминание смахнул ладонью с усов. — На строительстве, как знаете, строго насчет этого, скорее птичьего молока достанешь…
— Это кому как! — Петр отогнул ворот пиджачишка и показал сургучную головку. — Одна беда, Сысой Яковлевич: с какими людями век проживешь, к ним и сердце тянет. Здесь же, скажу, — Петр грустно вздохнул, — народу кругом много, а людей — их нет!
И попросил смирно:
— Покалякать бы маленько, а?
Сысой Яковлевич, нахмурившись, вдруг как бы осердясь, приоткрыл прилавок:
— В задок пройдите.
Петр готовно нырнул в дверцу между полками. Мерзлое единственное окошко задка глядело в степь, колючую от солнца. Голый, чернилами искапанный стол, на нем ворох наколотых на гвоздь счетов, кучка талонов, жестяной чайник. В углу бочка из-под масла. Сысой Яковлевич, притворив дверь, сердито оглядел литровку на столе, достал с окна два стакана. Петр вынул из кармана достаточный ломоть хлеба, чтоб не подумал Сысой Яковлевич, что на жратву набивается нахалом.
— Сольцы бы…
Сысой Яковлевич сходил в лавку и вернулся с длинной мокрой селедкой в руках. Слупив с нее чешую ногтем, прямо на столе порубил на куски; по столу растекался мутный, запахом своим выгоняющий слюну, рассол. По стакану сглотнули молча.
— Будем знакомы.
Оглянулся Петр кругом проясневшими глазами — и забыл времена. Сидит он у знакомого купца в боковушке. В окошке искрится воскресенье беспечным солнцем. И счета на столе и масляная бочка, вся в солнечных зайчиках, сладостно свидетельствуют о развернутых, ходко идущих делах… А что же, может быть, и не кончилось это, опять отворится настежь в какое-нибудь воскресенье. Вот сумел же, достиг своего, пробрался, куда захотел!
С размаху, ликуя, нахлестал еще раз по полному стакану. Любовный знак сделал Сысою Яковлевичу: угощайтесь! Тот в свою очередь повел ручкой:
— Прошу.
Петр вспомнил давние застольные присловья.
— Нет уж: села сорока на гвоздь, как хозяин, так и гость!
Сысой Яковлевич, словно хватило над ним колокольным звоном, выпрямился, истовый, семейно-чинный.
— Не дорога брага, дорога увага!
— Не дорого пито, Сысой Яковлевич, — у Петра бежали в горле сладкие судороги, — дорого быто!
Как песня… Близкое, у тела отогретое… умрет ли когда такое? И с Сысоем Яковлевичем будто сразу объяснились начистоту. Разговорившись, Петр в пьяном сердечном распахе (может быть, и прикидывался) выложил перед Сысоем Яковлевичем свою горестную биографию, — значит, доверился ему до конца и даже всплакнул. Выходило, что на родине бросил он каменную лавку и долю в лесопильном заводе. Однако Сысоя Яковлевича это не прошибло, сидел хоть и подобревший, но столь же непроницаемый. Только слушал. Про себя не молвил ни слова.
— Да, — вздохнул Петр еще раз, когда литровка опустела, — народу много, а друзей искать да искать надо, Сысой Яковлевич! — И вызывающим на доверие, приятельским шепотом: — А для себя продукцию какую-нибудь около дела имеете?
— Какая уж продукция! — со лживо-равнодушным видом развел руками Сысой Яковлевич.