По какой-то связи всплывали в памяти отрывки из нахмуренных, предостерегающих международных передовиц, но тотчас же рассеивались, как нечто неуместное среди этого, почти солнечного, света улыбок, праздничного говора.
Из толпы к Соустину направлялся Калабух. Он был непривычно нов, параден в этом черном штатском костюме, в сияющем тугом воротничке. Он приветливо, словно обнять желая, протягивал руки.
— Впечатляетесь? Ну вот, ну вот…
Мимо них прошагал японский офицер, лаковые глаза его безразлично, слишком безразлично прикрывались дремотными выпуклыми веками.
— Теперь сопоставьте это с тем, что вы видели в стране… а вы, вероятно, видели кое-что, потом расскажете? Вы заметили, как ловко и вежливо притворяются все эти иностранные люди, играют с нами в любезность? Обратите внимание вон на того, — Калабух указал на рыхлого, стриженного ежиком сановника, прислонившегося к колонне. — Это граф… Он владеет одной третью всей земельной территории своего государства. Это банки, рента. Это. капитал. Он тоже очень любезен… Наша страна находится в процессе… в очень трудном, м-м… смелом и, естественно, связанном с известной долей риска. Вообразите, что эти графы именно сейчас найдут дальше невыгодным притворяться и попросту схватят нас за горло?
Вероятно, было неизбежно в данной обстановке разным людям думать об одном и том же. Вместе с тем это было как бы продолжением того предотъездного разговора. Только тон Калабуха показался Соустину чересчур навязчиво-зловещим…
И он возразил, как возразил бы всякий другой, советский, на его месте. Очевидно, международная ситуация складывается тан, что… И главное — Красная Армия сейчас очень сильна и великолепно оснащена технически, это всем известно. Последняя блестящая операция ее в Китае…
О, Калабух знал это и без него!
— Да, наша Красная Армия!.. — Он кивнул несколько раз с тяжеловесной, замкнутой горделивостью. — Красная Армия… Но, дорогой товарищ, кроме армии существует еще важная вещь — экономика. Как, например, вы думаете… м-м, обстоит у нас дело с золотым обеспечением, с нашими государственными фондами?
Обращенные на Соустина пристальные глазки Калабуха продолжали говорить, договаривать, продолжали внушать что-то серьезное, очень серьезное… «Это не я его, как демон, возвожу на скалу, чтобы искусить, а он меня… И зачем, для чего я ему нужен?» Впервые, да, впервые почудилось Соустину в дружеском обращении с ним Калабуха нечто, чего, быть может, следовало остерегаться… Калабуха, испытанного коммуниста? Оглушительные звуки ворвались, загорланили на весь зал.
С хор, из-за белых перил, неожиданно грянул джаз.
Человеческая зыбь в зале расступалась: по паркету пара за парой отшагивали фокстрот скованными ногами. И еще раз надвигалась из танцующих на Соустина рыжая, с обольстительной спиной. Какой-то щуплый, в визиточке (возможно, титулованное лицо), с крохотным носиком, с младенческими, оцепенелыми от старательности глазками, не вел, а, прижав к себе, лелеял на всякие лады эту драгоценность. Горели бальные люстры.
ТАЮТ СНЕГА
Во дворе Наркомзема, в поисках курсов, Ольге пришлось спуститься в полутемное бетонированное подземелье. Там охватила ее такая пронзительная мерзлота, что она почувствовала себя голой. Где-то в коридоре потрясающе взорвался мотор: оттуда наползал жирный, керосиновый угар. Он пахнул опьянительно, запахом предстоящего необыкновенного для Ольги дела.
Она шла на сильных своих ногах, открытых до колен, в чулках чувственного цвета, в коротком меховом жакете, изящная и по-своему искренняя. Да, возможно, мерзлых стен этих неслышно касалась вечная мелодия… За стеклянной конторской дверью Ольга нашла, кого нужно, — человека в шинели и ушане, обедающего возле лампы-молнии. Суп, каша с компотом на тарелке… И, вынув из сумочки вместе с документами нечаянно и платок, тотчас сладостно окутала ошеломленного человека, всего с головой окутала в тончайший бальный аромат. Снега, фиалки… Человек, потопая в аромате, воззрился на нее.
— Что, на автомобильные курсы? Они откроются не раньше, чем через месяц, задержечка получилась…
— Вот на тракторные, может быть, гражданочка? Тогда — пожалуйста, хоть с завтрашнего дня.
На тракторные? В голосе говорившего слышалась усмешечка, но Ольга не обратила на это внимания. Тут было открытие, от которого ее кинуло в озорной и радостный жар. Почему она сама не додумалась до этого? Трактор… В газетах, в речах, в лозунгах его поднимали сегодня над страной, как орудие грозной, небывалой переделки. Извечно-крестьянская даль сотрясалась под его железным ходом. Просвечивало новое существование… Даже поэтики, эстеты, дармоедничавшие у Ольги, высказывали претензию на этот неуклюжий, но полезный механизм, со слюной спорили о том, как «обжить» его в стихах и прозе. Да, трактор — это было куда решительнее автомобиля. Ольга присела и перечеркнула кое-что в заявлении.