— Да, немного: вон она…
Как, разве это наша высота? Она еще над нами? Надо запрокинуться почти навзничь, чтобы увидеть витающую где-то высоко-высоко, почти под самым солнцем, круглую лесистую шапку. Выходит, что мы топчемся только у подножия.
— Привал три минуты!
Бойцы шлепаются сразу на спины, не снимая скаток, дышат широко раскрытыми ртами. Тут уж не до игры. Плечи у всех ходят ходуном. Только щекастый не унимается, ему охота похвалиться чем-нибудь перед гостем-спутником.
— У нас вот кто герой труда, лошадь Копчик, вон которая со звездочкой: она, понимаешь, на экспедиции…
Ноги натекают сладчайшей усталью, сидел бы так вечно… но команда беспощадно поднимает, толкает опять вперед. Идем, ничего не видя, кроме глинистой рыхлины под собой, идем, уже не вымеряя, не высчитывая, не веря обманной горной близи.
А она и впрямь обманна и капризна: только минуту назад горбина высоты висела над нами, а сейчас вот как-то вдруг ноги перестают ощущать под собой мучительный упор, по всему телу проступает нежданная, приятная облегчительность; непривычно чувствуешь, что шагаешь по ровному. Колеятся широкие дороги…
Бойцы оправляют на себе скатки, яростные лица их успокаиваются, тишает дых.
— Вершина, вершина!..
И вдруг — разрыв кустяной стены. Глаза не верят тому, что видят. В необозримой глубине — солнечная долина Куры с десятками крошечных дымящих селений, с трубами заводиков, с нитями дорог, подернутых голубоватой воздушностью. Налево — ослепительный, вот-вот готовый растаять мираж кавказского хребта: узорчато-снеговые шатры Дыхтау, Казбека, призрачно-отемненные контуры хевсурийских гор. Какой-то внезапный, головокружительный поворот мира.
Рота — на высоте тысячи двухсот метров.
Теперь ясна географическая идея района.
Долина Куры идет с востока просторно, вольно и зелено. Но в середину этой шири под X. врезается наш горный массив: здесь долина разбивается на два рукава, и дороги от одного к другому перехлестнуты как раз через высоту, на которой расположилась рота. Так что, если противник вздумает прорваться к перевалу через горы, он неминуемо попадает под точно рассчитанный, истребительный огонь третьей роты.
Целиной же, без дорог, пробраться нельзя: чаща горного леса — сплошное цепкое сплетение колючих кустов, жилистых вьюнов и сучклявостей, через которые можно только медленно прорубаться с топором в руках.
Однако помполит дерзает пойти целиной… Ему не сидится, не дышится спокойно даже после четырехчасового влезания на гору. Где-то за полкилометра сзади остался во втором эшелоне третий взвод: так вот, взводу нужно дать тему для проработки, провести с ним читку; там же, в третьем взводе, делается многотиражка… И, надумав перехитрить пространство, Бармин карабкается на вершину, которая густеет сплошной сучкляво-травяной дебрью, ныряет туда в обход всех дорог и продирается прямо чащобой… Возвращается часа через три, уже по низовой тропе, исцарапанный, взмокший, обалделый от жары, обидчиво отмахиваясь.
— Действительно, ну ее к черту, я лучше пять раз по дороге сгуляю!
Раздышавшись, он подтягивает ремешок и снова убредает по духотным, ныряющим то вниз, то вверх, выматывающим силы тропинкам, — на этот раз в первый взвод, расположенный впереди, на безымянном лобке. Там ударно роют окопы для пулеметов. Там прорабатывают цифры достижений за первую половину третьего, решающего года… может быть, к вечеру помполиту придется спуститься еще влево в лощину, где зарылся в кустистой гущине второй взвод, бойцы которого соревнуются со взводом батареи, занявшим позицию на участке роты.
На скате вершины — наблюдательный пункт комроты и комбатра: оттуда великолепно открывается весь солнечный мир низин. Противник еще не заметен и почти не слышен; лишь изредка доносятся вспыхи отдаленнейшей пулеметной стрельбы. Где-то впереди синяя кавбригада сдерживает его нажим.
По горке раскиданы посты наблюдателей, ротный и батарейный телефон, рация. Радист перекликается с кем-то на загадочном ласковом языке:
— Ваня третий… Ваня третий… Оля пятая…
— Фугас… Фугас…
Рядом в кустах вырыто квадратное углубление, уютно убранное зеленью. Получилось над обрывом нечто вроде комфортабельного, тенистого балкончика. Но балкончик — лютого назначения: в зеленом убранстве его просвечивает туловище станкового пулемета.
Пулеметчики столкнулись лбами над книжкой, гудят вслух. По заданию помполита прорабатывают средства противотанковой обороны.
И — зной, зной, нельзя из-под куста высунуть ногу: штанина накаливается, как жестяная, или — вот-вот затлеет…