Нечаянное зрелище открывается глазам.
…Первый взвод, затаившийся за редкими кустиками, занимает естественный гребень высотки. Серосуглинистая яма — наметка окопа для ручного пулемета. Перед гребнем — неглубокий выем, в котором ныряет дорога, поднимаясь на пресловутый безымянный пупок, окаймленный кустами. Он покат и весь на виду. А выем перед нашим гребнем что ни правее, то круче падает вниз, переходит в ложбину, потом в ущелье, через устье которого, как сквозь гигантские ворота, просматривается солнечный отрезок низинных огородов, селенья и железнодорожной равнины.
И видно: крошечные люди медленными стайками перебегают там по полю, в тени кустов прижались крохотные повозки, лошади, покинутые всадниками. Скачет трескучий перехлест выстрелов.
Вот он, кусок войны. Действует спешенная конница.
Человеческие стайки сплывают к краю невидимой от нас горной балки. Это синие. Они наступают.
В окопчике полулежит тот самый щекастый смешливый парень, который вчера одолевал гору с пулеметом на животе. И пулемет тут же, под локтем. Щекастый, не отрывая глаз, как и я, от долины, поясняет мне смысл разыгрывающегося там действа. Остальные бойцы отделения, замаскировавшись в кустах, слушают читку сегодняшней передовой из «Зари Востока». Передовая — об английском империализме.
Среди бойцов — знакомое лунообразное лицо бакинского бурильщика. Он порой прерывает читку.
— А вы, братва, все знаете, кто такой Ганди? А также про тамошних индийских крестьян? Какими налогами, скажем, жмет их английский капитал?
От солнца все огневеет кругом до потемнения в глазах. Кусты за пупком коварно пусты, напряжены безмолвием. Наблюдатели, оставленные в окопах по одному, зорко вперяются. Из долины — гулкие взрывы пальбы. Черная человеческая зернь вдруг катится там назад от балки.
— На станковый напоролись! — с ликованием сообщает мне щекастый.
Ликование — от молодости, от взвинченного безмолвия высоты, которое вот-вот взорвется какой-то неожиданностью.
И те, которые внимательно слушают про Ганди, спиной чувствуют то же самое и ждут…
Кусты за пупком все сильнее и сильнее притягивают к себе. Кажется, целые вороха шелестов крадутся там. Даже долина, где резко и замысловато меняется обстановка боя, интересует теперь меньше… Проходит несколько минут, и из леса, что против нас, вскачь вылетает конница. Всадники удирают спеша, не оглядываясь. Тотчас становится известным: последний эскадрон очистил пространство перед взводом.
Между нами и «красными» теперь больше нет никого.
— Взвод, по местам!
Это взводный командует, припав на карачки за кустиком. Бойцы мигом рассыпаются по окопам, по пулеметным позициям. На полянке остается один бурильщик, который, привстав на колени, озирается растерянно.
Щекастый, оборвав разговор, прилипает к пулемету, водит мушкой по пупку. Второй пулеметчик тащит из мешка диск. Еще один — длинношеий, с черными веснушками красноармеец, залегает с нами рядом.
Минута тишины, пустоты. Глаза даже болят от пристального глядения на зеленую опушку за выемом. Всех по индукции хватает одно и то же чувство. Нет, это вовсе не похоже на тревожное, поднывающее ощущение противника. Это — соревновательная, нервозная дрожь, какая бывает у ребят при игре в прятки. Обаяние друга, притворно злоумышляющего, притаившегося, крадущегося где-то по-вражески.
И…
Не мерещится ли? Два-три красных околыша скользят за листвой опушки. Вон унырнули за раскидистый дубок. По всему гребню кидается что-то горячим, дрожным вспыхом.
Комвзвода оборачивается с пригорка.
— Открыть огонь по перегеба… (язык не сразу слушается), по пе-ре-бе-гающему… противнику!
Бешеное лопанье выстрелов обрушивается на гребень. Что-то сорвалось с цепи наконец, ликует наперегонки, без удержу. Длинношеий, присевший рядом с окопчиком (оказался — командир отделения), самозабвенно рычит на щекастого:
— П-па наступающему пра-а-ти-внику… прицел два… Оч-че-редь!
Щекастый наводит дуло, дергается весь, изрыгая грохоты по ущелью. Щекастый дорвался, упивается сейчас, забыв все на свете. Над гребнем курится дым, трещит дикий пожар пальбы. Я вижу бурильщика, который ползет к нам на коленях, без фуражки, с забытой, все еще растерянной ухмылкой. И его захлестнуло… В дубняке, напротив нас, все многочисленнее промельки перебегающих; раскидистый куст начинает плеваться дымом — туда подтащили пулемет.
— П-па той же цели… Оч-че-редь!
Гребешок подтряхнуло: сзади ахнуло орудие. Длинношеий рыдающим голосом перекрикивает пальбу:
— Ат-тлич-но-му стрелку Сердецову… сбить наблюдателя!