— А вы по каким делам? — спросил портной, складывая свои роскоши обратно в чемоданчик.
— Мы по рабочим, — скупо ответил Петр и, чтобы портной понял, не обиделся на недоверие, черкнул глазом на Тишку.
И портной оглянулся на него, тревожно кашлянул.
— Ты гляди, какая сирота сидит, моргает, — сурово ополчился вдруг на Тишку Петр. — А погоди, годика через два… Эдакие-то вот злее всего на шею садятся, моргуны! Как же! В ком-со-мол запишется, чтобы власть ему, мокрому черту, дали!
Тишка покорно цепенел, согнув тощую, немытую шею: все та же маманькина защитная хитрость. И ответ сумел найти смирный, какой нужно:
— Эти комсомольцы, как дядю Игната угнали, они нас с маманькой без куска оставили.
— Ты совесть завсегда имей, — смягчаясь, поучительно сказал Петр.
Он налил полную кружку чаю, потом у Журкина взял из мешка лепешку и кусок сахару и сунул все Тишке:
— На, пей.
Журкин даже побагровел от такого самоуправства. Лепешек было счетом шесть штук; четыре они съели с Петром, а две гробовщик нарочно не трогал, берег к завтрему. И сахар тоже… Поля ребятишкам не давала, все на дорогу собирала, а тут целый кусок какому-то вшивому отвалил. Лучше бы свои сиротки погрызли… И с ненавистью слушал хруст в Тишкином рту.
Петр, как ни в чем не бывало, свернул цыгарку, гордо закурил. Увидел у портного в кармане газету:
— Какая у вас газетка? «Известия»? А я думал — эта, в которой брательник мой пишет. Я брательнику своему высшее образование дал, сейчас он по газете в Москве работает.
Сказал пренебрежительно, как нечто нестоящее. Вообще Петр уже высокомерничал перед портным: портной опростился, весь вылез наружу, а Петр приберегал за собой недосказанность некую, тайну: гадай вот теперь, кто он такой?.. С площадки вернулись и без слова укрылись в свой угол двое деревенских. Старуха попросила себе в кружку чайку. От нечего делать, позевывая, и старуху попытали: кто, куда едет? У нее дочь в Самаре, восемь лет назад ушла в прислуги, а теперь вот написала, чтобы мать приезжала к ней на жительство. Правда, туговато в деревне приходится, на деньги — и то хлеба не укупишь.
— Везде одно, — сказал Петр из-за газеты. — Посадят тебя в Самаре на голодную карточку, и попадешь ты, мамаша, из кулька в рогожку. Что такое нынче прислуга? И какие нынче господа?
— Какие нынче господа! — с горечью подхватил портной.
Старуха хотела что-то сказать, но ей не дали. Выспрашивали теперь мужика в зипуне. Мужик из опасливости лопотал ни то ни се, начал даже хлеб жевать, чтоб поменьше говорить. Выходило, что едет он на заработки, покамест по стекольному делу… Петр прикинул на него из-за газеты пронизывающим глазом.
— От колхоза, что ль, ушел, отец?
Мужик в замешательстве зажевал еще усерднее.
— Люди от порядка отстали… Что же нам колхоз? Пущай кто как хочет, так и живет. А парнишку вот делу надо обучить: бо-знать какое время еще будет. Ну? — вдруг мотнул мужик головой на парнишку.
— Стёклы вставлять! — гаркнул тот.
У Петра газета выпала на колени.
Мужик пояснил, что будут на первое время в Челябе по дворам ходить насчет стекол. И нужно про работу кричать как можно слышнее, чтоб в ушах язвило, а у парнишки никак не выходит. Тут мужик отложил корку, погладил себя по груди, сказав: «Вот как», — понатужился и рявкнул:
— Сы-тттёклы всттта-влять!
У Тишки развалился рот. Сверху выставилось одурелое лицо бухгалтера, галстук и волосы у которого взлетели дыбом. Портной вздохнул: «Это да-а!» — слазил тотчас в чемоданчик и сердобольно протянул обоим стекольщикам по куску селедки. Из соседних купе подкрадывался разный народ…
— Вся Россия с корнями пошла, — нашел что вымолвить Петр, — а спрашивается — куда?
С газетой в руках, умеющий всякое дело рассудить, он в своем купе чуялся теперь как главный. Неведомо было только, не возвысится ли над ним нераскрытый пока бухгалтер, который, поморгав, опять укатился и захрапел.
— Вроде ненормального какой-то, — кивнул на него Петр.
— Вроде, — согласился портной. — Водки нажрался вчера и спит. Через газету фамилию променял, теперь как артист себя воображает.
Стекольщикам дали чайник с остатками чая, и они вхлебывали в себя жидкость со свистом, с чавканьем. Петр занялся газетой.
Портной спросил, нет ли чего в «Известиях» про войну. Петр сам искал про войну, но в газете описывались только подробности победоносной операции Красной Армии на китайской территории и сколько взято пленных и трофеев. Скучая, отложил газету.
Ехали и ехали. Люди уже прижились, забыли, что они в поезде, будто качало так безначально всю жизнь. Нежное посветление пробивалось в окно — перед сумерками. И люди, утихнув, смотрели туда, словно заснув с открытыми глазами. Смотрел бесчувственно Петр, смотрел не мигая Журкин, обездоленно сгорбившись, задумавшись неведомо над чем; зверенышем прижавшись к отцу, убаюканно вперился туда мальчишка-стекольщик. И портной, распявшись посреди купе, локтями на полках, забылся, как дите — загляделся на свет.