— …И более почтенно, — продолжал маркиз, — служить на броненосце его величества императора, чем предводительствовать какой-нибудь шайке воинов-грабителей, наемников шогуна, главы племени…
Он остановился, взял со стола ящичек с турецкими папиросами и предложил их европейцам.
— Вам, милостивые государи, мы обязаны прогрессом, которым наслаждаемся теперь. Мы никогда не забудем этого. Мы не забудем, сколько терпения и снисходительности вы затратили на эту трудную роль воспитателей. Воспитанник был очень отсталый, и ум его, застывший в стольких веках рутины, лишь с трудом усваивал западное обучение. Но ваши уроки принесли плоды. И, быть может, наступит день, когда новая Япония, действительно цивилизованная, сделает честь своим учителям.
Он подошел к маркизе Иорисака и протянул ей ящичек с турецкими папиросами. Она, казалось, колебалась одну секунду, потом поспешно взяла папиросу и закурила ее сама, так как он позабыл предложить ей огня. Он заканчивал в это время свою тираду, устремив на Жана-Франсуа Фельза оживленный взор, блеск которого внезапно угас под желтыми веками.
— Уже теперь, несмотря на наше несовершенство, вы снисходительно рукоплещете нашим успехам над русскими армиями… Вы сами помогли нам достигнуть возможности успешно бороться в Китае…
Он закончил, кланяясь несколько ниже, чем поклонился бы европеец.
— Кто говорит — «русский», говорит — «азиат». А мы, японцы, вскоре станем европейцами. Победа наша принадлежит вам столько же, сколько и нам, потому что — это победа Европы над Азией. Разрешите же принесть вам нашу почтительнейшую признательность…
IV
— Господин Фельз, — обратился к нему капитан Герберт Ферган в тот момент, когда художник, закончив первый сеанс, прощался с Иорисака, — вы ведь возвращаетесь на борт яхты? Я иду в ту же сторону. Не желаете ли пойти со мной?
И они вышли вместе.
Дорога змеилась по склону холма. Впереди их, по спуску, сельские домики предместья были разбросаны группами под крышами цвета увядших листьев. По левую руку сады О-Сува скрывали большой храм в густой зелени сосен и кедров, в розовом и лиловом снегу вишневых деревьев в весеннем наряде, в то время, как направо, за глубокой бухтой, переливающейся под бризом, за густо заросшими горами другого берега, закатное солнце, пурпурное, как на знаменах империи, медленно спускалось к горизонту.
— Нам придется немного пройти пешком, — сказал Ферган. — Мы найдем куруму не ближе, чем на улицах, ведущих к лестнице храма.
— Тем лучше! — ответил Фельз. — Приятно пройтись в такой прекрасный апрельский вечер.
— Итак? — спросил вдруг английский моряк. — Вы видели домашнюю жизнь японского маркиза и его жены. Зрелище достаточно редкое для «бака тоджин» — «чужеземного варвара», каковы мы оба! Редкое и довольно любопытное. Каково ваше впечатление, господин Фельз?
Фельз улыбнулся.
— Мое впечатление превосходное. Японский маркиз — один из самых вежливых людей, даже по отношению к «бака тоджин», если судить по его сегодняшним разговорам, а жена его — красивая женщина…
Удовлетворение блеснуло в глазах англичанина:
— Правда? Не так ли? Она совсем красивая женщина… Настолько лучше трех четвертей своих соотечественниц!.. И так молода, так свежа! Об этом трудно судить из-за белил и румян, которых требует мода: ведь необходимо походить на европейских женщин! Об этом можно пожалеть, потому что под краской кожа не желтее новой слоновой кости, и вы не можете вообразить себе такой шелковистой нежности. Ведь ей едва ли двадцать четыре года, этой маркизе Иорисака!
— Вы ее прекрасно изучили, — заметил Фельз несколько насмешливо.
— Да!.. То есть… Я очень близок с маркизом…
Бритое лицо покраснело.
— …Очень близок… Мы вместе проделали всю кампанию. Ведь вам известно, что моя миссия в этой стране обязывает меня следить за войной, и я в качестве зрителя плаваю на том же броненосце, что и маркиз Иорисака.
— Ах, вот как? — удивленно проговорил Жан-Франсуа Фельз, — На японском броненосце? Правительство микадо допускает?..
— О, на совершенно исключительном основании. Я послан королем со специальной миссией… более официозной, чем официальной. Англия и Япония — в союзе, а союзные отношения допускают многое… Я в восторге: вы, конечно, согласитесь, что нет ничего более интересного, чем эта война. Я был под Порт-Артуром десятого августа, и я провел весь бой в броневой башне маркиза. Вот почему мы теперь, как я сказал вам, интимно близки… Товарищи по оружию, братья, два пальца одной руки!.. Вы понимаете?
Он смеялся сердечно и лукаво. Потом продолжал тоном, исполненным доверия:
— Ах, какая тонкая лиса, этот Иорисака… О, он не дурак! Эта хитрая лиса хотела заставить меня проболтаться. Японцы на море, безусловно, превосходят русских, но это еще не совершенство. И они многому могут научиться, подружившись с таким флотом, как наш… Но я лично с маркизом не более чем корректен: ведь мы с Россией в мире. А, вот и курумайи!..
Два извозчика приближались, везя шагом пустые свои экипажи. Увидев европейцев, они побежали к ним…
— На таможенную набережную? Не так ли, господин Фельз, — спросил капитан Ферган.
— Нет! — ответил художник. — Нет, я не возвращаюсь на борт «Изольды», то есть, не сейчас. Я намерен пообедать сегодня один, по-японски, в харчевне…
Англичанин погрозил ему пальцем:
— О, о, господин Фельз! Корчма и обед по-японски! Все это можно найти в Иошиваре!4
Жан-Франсуа Фельз улыбнулся и показал на свои седые волосы:
— Вы не взглянули на этот снег, дорогой друг!
— Какой там снег! Вы молодой человек, господин Фельз! Чтобы дать вам ваши сорок лет, надо вспомнить о вашей славе!
— Мои сорок!.. Да их пятьдесят, увы! И я еще не признаюсь в излишке…
— И не признавайтесь, все равно не поверю! И, раз вы не направляетесь в портовый квартал, расстанемся. Но перед тем позвольте вам оказать услугу? Не прикажете ли перевести курумайе ваше приказание?
— Благодарю вас! Вы очень любезны. Как я уже говорил вам, я хотел бы сперва пообедать, а потом…
— Потом?
— Потом, мне надо побывать в квартале, именуемом Диу Джен-джи.
— All right!..5— англичанин повернулся к возчикам.
Последовал обмен японскими фразами, среди которых раздавались утвердительные «хэ!» курумайи.
— Все сделано. Ваш возничий не ошибется, будьте спокойны. Вы пообедаете в чайной на улице Манзай-маши. А оттуда вас отвезут в ваш квартал Диу Джен-джи, который расположен на середине склона холма больших кладбищ… И что я говорил? Все-таки придется пересечь Иошивару, чтобы добраться туда. Не избежать ее, находясь в Японии, господин Фельз. До свидания, и да будут к вам благосклонны хорошенькие «ойран» за своими бамбуковыми решетками!
V
Лестница ветхая, поросшая мохом, шаткая, взбиралась совершенно прямо по склону холма, между двумя низенькими японскими стенками, прерывавшимися там и сям деревянными домиками, мрачными и молчаливыми. И уснувший квартал, с его опустевшими садами и немыми хижинами, казался авангардом огромного города мертвых, густо заросшего кладбища, бесчисленные могилы которого спускаются тесными рядами с окрестных вершин, окружают, теснятся и осаждают город живых, значительно меньший по размерам.
Жан-Франсуа Фельз, поднявшись на вершину лестницы, пытался ориентироваться.
Он оставил куруму у подножья ступеней: к кварталу Диу Джен-джи нет проезжей дороги. И теперь, один среди тропинок горы, он колебался в выборе пути.
— Три фонаря, — пробормотал он. — Три фиолетовых фонаря у дверей низкого дома…
Ничего подобного не было видно. Но отвесная тропинка продолжала лестницу и шла зигзагами к площадке, откуда можно было свободно заглянуть во все улички: Фельз покорился необходимости взобраться по этой тропинке.