Возле Старых ворот стоят два длинных ряда домов, разделенные площадью нижнего рынка. Это казармы. Здесь орудуют точильщики и стучат слесари. Они обязаны чинить оружие каждому, кто принесет.
Рядом с Темными воротами, в просторных подземных стойлах, коровы и волы пережевывают жвачку. Мясники устроили бойню прямо подле крепостной стены. Кровь стекает по канавке в ров.
Для обитателей крепости каждый день закалывают по четыре, по пять волов или коров.
Гергей стоял как раз на Шандоровской башне. Около нее из бревен и досок соорудили помост, чтобы изнутри крепости можно было подниматься на стены целым отрядом. Каменные лестницы башен не были приспособлены к тому, чтобы в случае срочной необходимости защитники сразу могли очутиться наверху.
Помосты были сооружены возле каждой башни, но у Шандоровской их переделывали заново, так как плохо вбили сваи и помост шатался.
Добо поднялся на помост вместе со своими офицерами, потом, покачав столбы, сказал:
- Столб должен быть вкопан так, чтобы он один мог удержать сто человек, если даже все остальные столбы будут сбиты. К каждому столбу поставьте подпорки и густо побелите их. - И, обернувшись к оруженосцу, добавил: - Ступай к женщинам - пусть принесут известку и кисти.
На церковной колокольне пронзительно затрубил трубач.
- Что такое? - крикнул ему Мекчеи. - Ты что трубишь? Мы же здесь!
- Идут!
И тут все офицеры поняли: идет передовой отряд турок!
Уже много дней до самого Маклара стояла длинная цепь караульных. Эта живая подзорная труба, протянувшаяся до Абоньского поля, день и ночь наблюдала за приближением турецкой рати. Переодетые лазутчики ходили и дальше, до Вамошдбера и Хатвана. Они уже донесли Добо, что турки выступили. Лейтенант Лукач Надь вызвался сделать вылазку из крепости и с отборным отрядом в двадцать четыре всадника расстроить передовые отряды турок. Но весть о прибытии головного турецкого отряда в Абонь разнеслась только сейчас. Теперь уж знали наверняка, что турки направляются именно к Эгеру.
Вот что означал возглас: «Идут!»
Мекчеи взбежал на стену и помчался к южным воротам. Добо - тоже. Офицеры последовали за ним. У южной башни они остановились и, приставив руку козырьком к глазам, глядели на дорогу, которая вела из далекой равнины через деревушки Алмадяр и Тихамер прямо к крепостным воротам.
По алмадярской дороге во весь опор летел всадник, оставляя за собой облако пыли. Шапки на голове у него не было. За спиной развевался красный доломан, висевший на ремне.
- Это мой солдат, - сказал Гергей. - Бакочаи!
Бакочаи был превосходным наездником и только волей случая стал пешим солдатом. Он все время умолял позволить ему сесть на коня и наконец попал в конный разъезд.
Когда он подъехал к крепости, видно было, что лицо у него в крови, а сбоку у седла болтается что-то круглое, похожее на дыню.
- Мой солдат, - воскликнул Гергей, радостно топнув ногой. - Бакочаи! Ну да, Бакочаи!
- Гм… Он, очевидно, дрался! - рассудил Добо.
- Эгерчанин! - похвалил Мекчеи.
- Но мой солдат! - весело возразил Гергей. - Мой ученик!
Вслед за гонцом, взметая клубы пыли, мчались по дороге еще трое. Остальных, вероятно, изрубили.
Стало быть, турок близко.
Что почувствовал Добо, услышав это известие?
Идет турецкая рать, которая сокрушила летом две самые могучие твердыни Венгрии: Темешвар и Солнок; захватила Дрегей, Холлоке, Шалго, Буяк, Шаг, Балаша-Дярмат - словом, все, что пожелала. Идет турецкая рать, хочет подчинить владычеству султана то, что еще уцелело от Венгрии.
И вот турки уже здесь. Надвигаются, как страшный божий суд, как палящий огонь, как кровавый вихрь. Сто пятьдесят тысяч тигров в человеческом обличий, диких зверей, опустошающих все вокруг. А может быть, их даже двести тысяч. Большинство из них с юных лет приучено стрелять из лука и ружья, влезать на стены, переносить лишения походной жизни. Сабли их изготовлены в Дамаске, панцири - из дербентской стали, копья - работы искусных индостанских кузнецов, пушки отлиты лучшими мастерами Европы; пороха, ядер, пушек, ружей у них тьма-тьмущая. А сами они - кровожадные дьяволы.
И что же им противостоит?
Маленькая крепость, шесть жалких старых пушек и чугунных труб - пищалей, которые тоже называли пушками.
Что же мог почувствовать Добо!
Гонец Иштван Бакочаи влетел в крепость и соскочил с коня. Потный, окровавленный, запыленный, остановился он перед Добо. К седлу привязана голова турка, смуглолицая, с вьющимися усами. У Бакочаи левая половина лица почернела от запекшейся крови.
- Честь имею доложить, господин капитан, - сказал он, щелкнув каблуками, - турки уже здесь, черт бы их побрал!