Вместе с тем Тацит, как почти все античные историки, — моралист. «Я считаю главнейшей обязанностью анналов, — пишет он, — сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве» (Анналы, III, 65). С другой стороны, автор «Агриколы», «Германии» и «Диалога» продолжает оставаться публицистом также и тогда, когда обращается к изображению прошлого. В истории его интересуют лишь «наиболее значительные деяния» (Анналы, XIII, 34), т. е. события политической и военной истории, то, что касается императора, сената, армии.
При такой направленности своих интересов автор «Истории» и «Анналов» вправе считать себя наследником республиканских историков, повествовавших о «деяниях римского народа». Но именно в этом заключается ограниченность, архаичность основных подходов Тацита. Во времена республики, когда важнейшие государственные дела решались в народном собрании города Рима, Рим был ведущим политическим центром. Уже при Августе он потерял это значение, уступив его Италии в целом. Политическое развитие I в. н. э. вело к тому, что Италия стала утрачивать эту роль, и со времени Адриана центр тяжести империи перемещается на восток. Этого процесса Тацит не замечает и продолжает рассматривать историю империи с чисто «римской» точки зрения.
Однако вместе с этой уже устаревшей перспективой Тацит усвоил от своих республиканских предшественников очень важное положительное качество — стремление к самостоятельному осмыслению событий. Линия античной историографии, идущая от Фукидида через Полибия и Посидония к Саллюстию, нашла в лице Тацита своего последнего представителя. Историк хочет быть не только рассказчиком, повествующим о ходе событий, который «по большей части зависит от случая», а стремится проникнуть в «их смысл» (ratio) и «причины» (causae; История, I, 4). Отыскание «причин» и «начал» (initia) составляет постоянную заботу Тацита. Все это диктовалось единой задачей — осмыслить Римскую империю в ее возникновении и развитии и сделать отсюда политические выводы для настоящего.
Каковы же представления Тацита о движущих силах исторического процесса?
На этот вопрос исследователи давали самые разнообразные ответы, Пельман, написавший в начале нашего века специальную монографию о мировоззрении Тацита, нашел в его мыслях «хаос непроясненных и непродуманных мнений, мешанину из противоречий»[988]. Почвой, на которой возникло это суждение, является реторический характер повествования, где участие «богов», «рока» или «фортуны» в равной мере допустимо как украшение возвышенного стиля.
В гражданской религии античного государства веры не требовалось, а нужно было лишь строгое выполнение обрядов. Те, кто в теории отрицали существование богов или по крайней мере сомневался в нем, признавали государственную религию на практике, как гражданскую и патриотическую ценность, как средство спайки рабовладельческого коллектива. Тацит был по своим политическим установкам традиционалистом и к тому же членом той жреческой коллегии пятнадцати мужей, которая в случае тяжелых «знамений» обращалась к оракулу «Сивиллиных книг» ради умилостивления «гнева богов». В свое время римская анналистика началась с записей о подобных знамениях («продигиях»), и последующие римские историки считали своей обязанностью продолжать эту традицию. Не отходит от нее, разумеется, и Тацит: «Повторять россказни и тешить читателей вымыслами несовместимо, я думаю, с достоинством труда, мной начатого, однако я не решаюсь не верить вещам, всем известным и сохранившимся в преданиях» (История, II, 50). Следуя за своими источниками, он часто повествует о «чудесах» и «знамениях», но около половины таких рассказов сопровождается скептическими замечаниями историка. В других случаях Тацит либо вовсе не выражает своего отношения к достоверности сообщения, либо высказывается очень осторожно и неопределенно. Лишь по отношению к императорам Веспасиану и Титу, которым Тацит был обязан началом своей сенатской карьеры, делается исключение, — принимается версия официальной флавианской историографии о «благоволении неба и приязни богов» к Веспасиану (История, IV, 81).