Абсолютистское толкование Тацита, характерное для XVI—XVII вв., сменилось в XVIII в. диаметрально противоположной интерпретацией. «Тацитисты» могли опираться на отдельные высказывания историка о неизбежности монархического режима, но самое изображение императоров и общественной жизни Рима указывало на совершенно иное направление политических симпатий автора. Первым провозвестником нового, антиабсолютистского толкования Тацита был ирландец Томас Гордон (1684—1750 гг.), опубликовавший английский перевод Тацита и трактат «Историко-политические рассуждения о книгах Тацита». Оно нашло живой отклик во Франции в предреволюционную эпоху, и авторитет французских просветителей (Руссо, Дидро, Даламбер, Мабли и др.) широко распространил его по Европе. Тацит теперь понимается как разоблачитель монархов, враг деспотизма и друг республиканской свободы. Это последнее тоже было преувеличением. Сторонники революционного толкования Тацита либо не обращали внимания на враждебное отношение римского историка к народным массам, либо, — если они выступали за революцию сверху, — соглашались с его взглядами. Так же относились к Тациту писатели и критики. Альфиери, ненавидевший тиранию, усердно изучал Тацита и сурово осудил Нерона в трагедии «Октавия» (1780 г.). Для такого критика, как Лагарп, кодицифицировавшего в трактате «Лицей» литературные оценки, свойственные классицизму XVIII в., труды Тацита, правдиво изображающие деспотизм и раболепие, являются возмездием тиранам. Мари Жозеф Шенье называет Тацита олицетворением «совести рода человеческого», а его труды — «трибуналом для угнетенных и угнетателей». «Имя Тацита заставляет тиранов бледнеть».
Наряду с высоко положительной оценкой Тацита как историка и политического мыслителя раздавались как в XVI—XVII вв., так и в XVIII в. другие голоса. Восходящая еще к гуманистам XV в. формально-стилистическая критика его литературной манеры с позиций цицеронианизма находила приверженцев и впоследствии. Тацита упрекали в аффектации, неестественности как со стороны стиля, так и в отношении содержания. Историк, всегда толкующий слова и поступки в худшую сторону, казался даже опасным автором. С большим сомнением относился к сообщениям Тацита Вольтер, считая его образы Тиберия и Нерона преувеличенными. Когда созданная революцией французская республика сменилась империей Наполеона, сам император открыл литературную кампанию против Тацита, поручив напечатать в «Journal des Débats» (11 и 21 февраля 1806 г.) 2 официозные статьи по этому поводу. Наполеону Тацит представлялся недовольным сенатором, «аристократом» и «философом», который в своем отсталом консерватизме не понял значения империи и клеветал на императоров. Свое мнение он неоднократно высказывал в разговорах с учеными, литераторами, требовал исключения Тацита из школьного курса, даже обрушивался репрессиями на писателей, восхвалявших автора «Анналов», — Шатобриана, М. Шенье.
В России революционное толкование Тацита воодушевляло декабристов. Им восхищались А. Бестужев, Н. Муравьев, Н. Тургенев, М. Лунин, М. Фонвизин и др.[994] А. Бригген на следствии приписывал свой свободный образ мыслей чтению Тацита[995]. Для Ф. Глинки это был «великий Тацит». Корнилович называл его «красноречивейшим историком своего и едва ли не всех последующих веков, глубокомысленным философом, политиком»[996]. А. Корнилович и Д. Завалишин переводили его сочинения.
Пушкин в 1825 г., задумав «Бориса Годунова», стал изучать «Анналы». В своих «Замечаниях на “Анналы” Тацита» он вполне поддерживает декабристское толкование трудов римского историка. Но в то же время Пушкин в ряде метких суждений раскрывает преувеличенный характер обвинений Тацита по адресу Тиберия.
Увлекался Тацитом Герцен. Он рассказывает, как во время своей владимирской ссылки, в сентябре 1838 г., он искал книгу для чтения. «Мне попалась наконец такая, которая поглотила меня до глубокой ночи — то был Тацит. Задыхаясь, с холодным потом на челе, читал я страшную повесть». Пользуясь рассказом Тацита о заговоре Пизона, он создал диалогический набросок, условно озаглавливаемый в изданиях «Из римских сцен»[997]. «Мне кажется, что из всех римлян писавших один Тацит необъятно велик», — сообщает он Н. И. Астрахову 14 января 1839 г.[998]. Также и в более зрелые годы Герцен вспоминает о «мрачной горести Тацита»[999], о «мужественной, укоряющей, тацитовской» печали[1000].
997
А. И. Герцен, Собр. соч., т. I, М., 1954, стр. 183—195 (приведенная цитата на стр. 183).