71. Затем в Бононии бои гладиаторов устроил и Фабий Валент. За оружием и всем необходимым для этих зрелищ он послал в Рим. Чем ближе подъезжали посланные им люди к столице, тем больше окружали они себя роскошью и распутничали. К ним присоединялись бродячие актеры, целые шайки миньонов и множество других подобных же лиц, обычно составлявших свиту Нерона, — было известно, что Вителлий восхищался Нероном и присутствовал обычно на всех его выступлениях не по принуждению, как многие достойные люди, а потому только, что любил разврат и готов был продаться в рабство каждому, кто хорошо угостит. Чтобы предоставить почетные должности Валенту и Цецине, Вителлий стал сокращать консульские сроки других. Без всякого шума был освобожден от обязанностей консула как один из руководителей отонианской партии Марций Макр; не получил полагавшейся ему должности выдвинутый в консулы еще Гальбой Валерий Марин, — он ни в чем не провинился, а просто был известен как человек покладистый и терпеливо сносящий обиды. Обошли консульским званием и Педания Косту, — Вителлий, хоть и приводил другие основания, на самом деле не любил его за то, что Коста осмеливался выступать против Нерона и поддерживать Вергиния. Следуя рабским обыкновениям того времени, все они выразили Вителлию благодарность.
72. В это время объявился новый самозванец, продержавшийся, несмотря на сопутствовавший ему вначале успех, лишь несколько дней. Он выдавал себя за Скрибониана Камерина[383] и утверждал, будто бежал при Нероне в Истрию, где сохранились поместья и клиенты Крассов[384] и где имя их было окружено почетом. Набрав несколько человек из самой сволочи, которые согласились сыграть назначенные роли в задуманной им комедии, он вскоре привлек на свою сторону чернь, всегда верящую разным слухам, и некоторых солдат, либо не понявших, где правда, либо надеявшихся поживиться во время беспорядков; но тут его схватили и доставили к Вителлию. Император начал расспрашивать его, что́ он за человек, но никакой веры словам его придать было нельзя. Когда же бывший хозяин узнал его и оказалось, что он — беглый раб по имени Гета, то его казнили, — так, как обычно казнят рабов[385].
73. Сейчас нам даже трудно представить себе, до чего возгордился Вителлий и какая беспечность им овладела, когда прибывшие из Сирии и Иудеи гонцы сообщили, что восточные армии признали его власть. До тех пор в народе на Веспасиана смотрели как на возможного кандидата в принцепсы и слухи о его намерениях[386], хоть и смутные, хоть и неизвестно кем распускаемые, не раз приводили Вителлия в волнение и ужас. Теперь и он сам, и его армия, не опасаясь больше соперников, предались, словно варвары, жестокостям, распутству и грабежам.
74. Веспасиан между тем еще и еще раз взвешивал, насколько он готов к войне, насколько сильны его армии, подсчитывал, на какие войска у себя в Иудее и в других восточных провинциях он может опереться. Когда он первым произносил слова присяги Вителлию и призывал на него милость богов, солдаты слушали его молча, и было ясно, что они готовы восстать немедленно. Муциан к Веспасиану относился сдержанно благожелательно, а Титу явно симпатизировал; префект Египта Тиберий Александр[387] знал о замыслах Веспасиана и одобрял их; Веспасиан полностью полагался на третий легион, переведенный им из Сирии в Мёзию, и рассчитывал, что остальные иллирийские легионы в нужный момент тоже последуют за ним[388]. На то были основания: вся армия возмущалась наглостью солдат, приезжавших сюда от имени Вителлия, их свирепым видом, их грубой речью, их манерой насмехаться над окружающими и считать всех ниже себя. Но нелегко решиться на такое дело, как гражданская война, и Веспасиан медлил, то загораясь надеждами, то снова и снова перебирая в уме все возможные препятствия. Два сына в расцвете сил, шестьдесят лет жизни за плечами, — неужели настал день, когда все это надо отдать на волю слепого случая, воинской удачи? Частный человек волен сам решать, добиваться ли осуществления своих замыслов или отказаться от них, он может взять от судьбы больше или меньше, как захочет. Перед тем же, кто идет на борьбу за императорскую власть, один лишь выбор — подняться на вершину или сорваться в бездну.
383
Скорее всего — консул 46 г., затем проконсул Африки, обвиненный провинциалами в вымогательстве, но оправданный, казнен в 67 г. вместе с сыном по доносу Аквилия Регула и по приказу Гелия, вольноотпущенника Нерона (Плиний. Письма, I, 5; Дион Кассий, 63, 18).
384
Если это действительно тот Камерин, о котором упоминают Плиний Младший и Дион Кассий (см. предыдущее примечание), то он происходил из рода Сульпициев и Скрибонианом должен был называться по матери. Из знатных женщин этой эпохи известна одна Скрибония, внучка Гнея Помпея Великого и мать усыновленного Гальбой Пизона Лициниана, которая была замужем за Марком Лицинием Крассом Фруги, консулом 64 г., и через него связана с родом Крассов.
387
Префект Египта назначался из числа римских всадников. Он ведал администрацией и финансами этой важнейшей провинции, от которой зависело снабжение Рима хлебом, командовал размещенными в ней 2 легионами, а на некоторых религиозных церемониях выступал как фараон Египта, наследник древних царей этой страны. Он, таким образом, являлся одновременно местным правителем и римским магистратом, объединявшим в одном лице проконсула, пропреторского легата и прокуратора. Неудивительно, что должность префекта Египта рассматривалась как вершина карьеры всадника. Тиберий Александр происходил из известной в Египте еврейской семьи: дядя его был видный философ Филон Иудейский, отец пользовался влиянием при дворе императора Клавдия. Последний пожаловал Тиберию всадническое достоинство и назначил его в 46 г. прокуратором Иудеи. В 63 г. он уже — «один из самых видных всадников» (Анналы, XV, 28) и советник Корбулона во время его походов в Азии, в конце правления Нерона становится наместником Египта, с 70 г. состоит при Тите в Иудее.