Купец моментально преобразился; оказывается, он очень быстро учитывал изменения обстановки. Оправляя свой измятый халат и снова принимая солидную мину, он молвил с важностью:!
— О, Такатай Кахи неведом страх! Это, знаете, от радости, наши меня… ну, обнимали… Я думаю, что теперь, после того как вы узнали о своих друзьях, вы не погубите мой корабль? На нем так много сушеной рыбы… Если вам нужны заложники — возьмите половину моих матросов. Корабль, однако, не должен погибнуть. Вы не допустите этого, капитан?
— Как вижу, матросы для вас понятие второстепенное? — поинтересовался Рикорд. — Судно значительно дороже, верно?
Японец глубоко вздохнул и молвил смиренно:
— Человек — только дитя судьбы. Сегодня он жив, а завтра его нет. Но корабль может служить и завтра.
— О, да вы еще и философ? — мягко, насмешливо удивился Рикорд. — Нужно сказать, ваша философия коммерции не отличается особым человеколюбием. Можете успокоиться: я не покушаюсь на ваш корабль. Он может следовать в Японию или куда вам угодно. Все ваши люди будут освобождены. А вы, господин Такатай Кахи, отправитесь в небольшое путешествие на Камчатку. Вы будете жить в Петропавловске до того самого дня, пока ваши соотечественники не освободят наших соотечественников. Кстати, можете написать письмо своим родственникам или губернатору Мацмая, чтобы они побеспокоились о вашем освобождении.
Купец отшатнулся и, наверное, сел бы на палубу, если бы другие японцы не поддержали его сзади.
— Я, Такатай Кахи, отдаю вам тридцать… Хотите — сорок… Хотите — пятьдесят человек!.. Зачем же я вам и старый, и нетрудоспособный?
Рикорд обернулся к своим офицерам:
— Сначала я думал взять в плен шестьдесят или семьдесят японцев. Теперь я вижу: достаточно и этого одного. Судьбе всех других начальство их не придало бы никакого значения. Как видите, он раздает своих подчиненных, будто это мешки с рисом или сушеная рыба.
— Я отдам всех шестьдесят! — плаксиво воскликнул Такатай Кахи. — Но у меня неотложные дела! Понимаете, я тороплюсь в Хакодате! В этом городе назначены крупные торги.
Глядя на него с мостика сверху вниз, Рикорд спросил строго:
— Вы — человек, Такатай Кахи?
Японец смотрел озадаченно.
— Да, конечно.
— А человек — дитя судьбы?
— Я это сказал… Верно.
— Так подчинитесь своей судьбе. Идите и пишите письма.
Следуя за матросом, купец понуро сделал несколько шагов и, точно споткнувшись, остановился. Почему-то теперь он смотрел на Рикорда с сияющей улыбкой. Капитан ждал очередных уловок, предложений богатого выкупа, щедрых обещаний. Но Кахи уже отлично оценил обстоятельства. Он проговорил, кланяясь и тихонько смеясь:
— Такая счастливая неожиданность!.. Я, Такатай Кахи, очень рад! Больше того, я счастлив… Мне доведется путешествовать в обществе столь образованных и просвещенных людей! Какая завидная судьба… Право, я очень счастлив, мой доблестный капитан!
Кто-то из матросов захохотал:
— Ну и лисица!
В тот день «Диана» и «Зотик», не предпринимая военных действий против японской крепости, покинули Кунасири. Корабли шли на север, к далеким берегам Камчатки. Освобождение пленников откладывалось еще на год, но Рикорд теперь был уверен в успехе дела. Он мог бы пожалеть только об одном: что не знал, какие события произошли за это время в Мацмае, в глухой, отрезанной от мира губернаторской темнице и в самом отряде Василия Головнина.
Мур плакал от ярости и проклинал самого себя: как это могло случиться, что бегство пленников первыми заметили караульные? Если бы он подал сигнал тревоги в те минуты, когда они выбрались за ограду, наверняка он получил бы благодарность самого буниоса… Что могло произойти за оградой? Беглецы, конечно, оказали бы сопротивление? Это и важно! Быть может, теперь их осталось бы меньше. В случае жертв с японской стороны и остальным не сдобровать бы… И нужно же было случиться такому несчастью: всегда бдительный, чуткий к каждому ночному шороху, он позорно проспал решающие минуты. А теперь, чего доброго, японцы могли заподозрить и его в соучастии. Проклятие! Впервые за время плена сыграл он такого дурака. Погоня устремилась за беглецами лишь утром, а за это время они, пожалуй, успели уйти далеко.
Новое страшное опасение проснулось у Мура с той самой минуты, когда стало известно о бегстве шестерых. А вдруг погоня окажется неудачной и беглецы не будут перебиты и не погибнут в пути? Что, если им удастся добраться до Сахалина, до Охотска, до Петербурга? Тогда вся Россия назовет их героями, а его, Мура, предателем. Доннерветтер! Он не позволит им бежать! Но как он может не позволить? Японцы ему уже не верят, а этот дикарь курилец и не скрывает огорчения, что не ушел с Головниным, и злобно смеется Муру в глаза.