Купец покачал головой и торопливо стал прощаться; сколько не упрашивали его капитан, матросы рассказать подробней о событиях в Европе, он только усмехался и повторял:
— Вы все уже знаете… О, вы хитрецы!..
Когда он ушел, капитан схватил свою большую трубку, высыпал в нее горсть табака и долго, молча шагал по комнате из угла в угол, окутанный синим облаком дыма. Поминутно он спотыкался о предметы и натыкался на стены, так как никого и ничего не видел в это время перед собой. Матросы наблюдали за ним с опаской; Андрей Хлебников подошел и легонько взял Головнина за локоть:
— Что это с вами, Василий Михайлович?.. Расстроил вас купчина, незваный гость? Еще одну беду принес…
Головнин вытер вспотевший лоб.
— Расстроил? Нет, нисколько… Купчина этот проговорился, но все до конца не договорил. Я, понимаете, воедино факты пытаюсь соединить. Наш плен — это не просто случай. Такие случаи ведут даже к международным осложнениям. Почему в первые месяцы японцы относились к нам с жестокостью? Что, если бы еще тогда мы попытались бежать? Пожалуй, они бы нас казнили. Но вот мы бежали, и пойманы, и возвращены… Казалось бы, их отношение должно было бы стать еще более суровым, чем прежде? Но посмотрите: веревки и решетки сняты, питание хорошее, их начальники почти заискивают перед нами. Чем же все это объяснить? Тут, брат, великая истина передо мной, как ранняя заря забрезжила: Наполеон разбит. Россия стала еще могущественней. Эту весть и привезли в Японию голландцы. А раньше они привозили другие вести. Раньше японцы считали Россию побежденной… Теперь-то они, как видно, поняли: с Россией, дяденька, не шути — рассердится, много костей наломает! Не потому ли, даже несмотря на наше бегство, так ласковы сделались с нами японцы?
— Светлая голова у вас, Михалыч! — тихо и радостно проговорил Хлебников, но капитан остановил его движением руки:
— Не торопись хвалить… Не надо. И радоваться еще преждевременно. Я лишь высказываю догадку. Я знаю, что просто, без причин, без важных причин, в нашем положении ничто не могло бы измениться. Но поживем — увидим, и, может быть, вы убедитесь, что на этот раз я прав…
Не только купцу, что приезжал из Нагасаки, — всему японскому начальству на Мацмае было уже известно о славных победах русских над армиями Наполеона. Однако рассказывать об этом пленным новый мацмайский губернатор настрого запретил. Если вопрос о возвращении русских моряков на родину будет в конце концов решен, там, в России, ни в коем случае не должны знать, что японское правительство испугано. Пусть лучше русские думают, будто японцы проявили добрую волю… Как видно, мацмайский губернатор считал себя тонким дипломатом. Но уже в письме, которое Рикорд доставил в порт Хакодате, начальник Охотской области Маницкий сделал этому дипломату энергичный намек. Маницкий писал:
«Государь император всегда был к японцам хорошо расположен и не желал им никогда наносить ни малейшего вреда, почему и советует японскому правительству, не откладывая нимало, показать освобождением несправедливо захваченных пленников доброе свое расположение к России и прекращение дружеским образом неприятности… Всякая со стороны японцев отсрочка может быть для их торговли и рыбных промыслов вредна, ибо жители приморских мест должны будут понести великое беспокойство от наших кораблей, буде они заставят нас по сему делу посещать их берега».
Нет, не такое письмо рассчитывал получить губернатор Мацмая от русских пограничных властей, — более вежливое, с извинениями за достопамятное нападение Хвостова, с изъявлениями благодарностей и проч. Однако он понимал: русские были слишком терпеливы и теперь не ограничатся лишь угрозой. Поэтому, оставаясь «тонким дипломатом», в присутствии всей мацмайской знати он воскликнул торжественно?
— Я отмечаю еще одну победу нашей мудрой внешней политики! Русские власти в Охотске учли мои требования и уступили… Вот их послание, именно такое, какое я мог надеяться получить. Обратите внимание, как умно, как благородно здесь сказано о великом беспокойстве, которое могут причинить их корабли…
Сановники поздравляли губернатора наперебой. Все находили письмо Маницкого изысканным и глубоким. Впрочем, каждый из них понимал, что Россия не просила — приказывала.
В третий раз Петр Рикорд приходил к берегам Японии, чтобы выручить своего командира и его спутников. В августе 1812 года начальник гарнизона в заливе Измены сочинил провокацию об убийстве пленных: он хотел нападения малого отряда русских на крепость. В июне 1813 года в том же заливе японцы потребовали письменного объяснения… Теперь, в сентябре, в порту Хакодате, запретном для всех европейских кораблей, дело должно было наконец-то решиться.