Нечто об уме и просвещении
Ничем столько человек не гордится, как умом. Мы охотно иногда соглашаемся, что есть люди знаменитее нас, богатее, прекраснее. Много если пожалеем о себе, что лишены таких преимуществ, и позавидуем тем, которые их имеют. Но признаться чистосердечно, что мы кого-нибудь глупее – ужасно для нашего самолюбия, и трудно избежать тому нашей ненависти, кто станет говорить нам о сей несносной для нас истине. Такое чрезвычайное к уму пристрастие происходит, кажется, от внутреннего удостоверения в превосходстве сего божественного дарования. Ему обязаны мы отличным достоинством существа своего. Кроме его, что может внушить нам презрение к животным не одного с нами рода? Чем похвалимся мы пред ними? Сильнее ли Милон слона? прелестнее ли Антиной павлина? важнее ли Парацельс индийского петуха? В коварстве лисица поспорит с самым тонким политиком, а в хищничестве тигр не уступит никому из завоевателей. Пусть угаснет в человеке сия небесная искра, и он столько же будет иметь права называться царём природы, как и всякая обезьяна. Если ум столь для нас драгоценен, если другие преимущества столь пред ним ничтожны, то с каким рвением должны мы стремиться ко всему, что может питать его и возвысить. Каждое сделанное нами размышление, особливо когда открывает неизвестную нам до того истину, или хотя умножает только число наших понятий, должно восхищать нас, а упражнение такого рода быть приятною и необходимою для нас потребностию. В самом деле, чувство сей потребности и желание удовлетворить ей бывают в человеке сильнейшею из страстей. История представляет удивительные тому примеры. Сей проводит жизнь свою в трудных и опасных путешествиях с единственным намерением распространить круг своих познаний; тот среди ужасов и разрушения покойно наблюдает смертоносные явления[24]; иной каплю мудрости предпочитает бочонкам золота[25]; другой, исторгнув у себя зрение, отчуждается, так сказать, от всей природы, чтобы жить и заниматься одним умом[26]. Такова его очаровательность! И быстро приблизилось бы человечество к возможному своему совершенству, если б она одинаково на всех людей действовала. К сожалению, не трудно увидеть разительную показанным образцам противоположность. Весьма многие, в отношении к их уму, походят на такого витязя, который, таская при себе из одного хвастовства свой меч булатный, не заботится ни мало, что он час от часу более тупеет и покрывается ржавчиною. Посмотрим, например, на какого-нибудь модного вертопраха. С каким усердием и опасением всякую почти минуту оправляет он свою петушью причёску (a la coq); но в десять лет не взглянет на бедное состояние своего умишка. При всём том гораздо более польстит его самолюбию назвать его просвещённым человеком, нежели когда ему скажешь, что он, нося на человеческом туловище ослиную голову с петушьим гребнем, есть чудо естества и сокровище кунсткамеры. – Что же думать о людях, которые ненавидят просвещение и бегают от него как от чумы? Те, которые благословляют невежество по долговременной к нему привычке, заслуживают всякое снисхождение. Естественно ли, чтобы человек, родившийся и взросший во мраке, мог прославлять лучи солнца, которые в первый раз поражают слабое его зрение. Мало-помалу ощутит он благотворное их действие, и тогда не позавидует прежнему своему состоянию. О тех же, которые не терпят света наук, как бы по особливой своей природе, справедливо можно заключить, что они чуть филины и нетопыри рода человеческого; но как в угождение мышам летучим не угаснет солнце в мире, коим управляет премудрое божество, так в угождение мизософам не угаснет свет наук в государстве, где царствует гений богоподобный.
О памяти
Втечение существ посторонних в состав бытия нашего толь велико, что от него преимущественно зависит наша целость и разрушение, блаженство и бедствия. Сами по себе мы ничтожны, и для того даны нам чувства, чрез которые знакомимся мы с природою и получаем впечатления от предметов, нас окружающих. В чувствах источник удовольствий наших и страданий; но что бы был человек, если б прошедшее для него не существовало? Бесчувственный камень был бы счастливее нас несказанно. Род человеческий истребился б в самом его начале; ибо каким образом избегнул бы он опасностей и удовлетворил своим необходимостям? Зло сие могло бы приключиться, если бы мир сей был дело слепого случая и игры атомов; но он есть совершеннейшее произведение непостижимой премудрости, одарившей нас всеми для счастия нашего нужными способностями и, между ними, памятью. Она-то возобновляет в душе нашей предметы, когда-либо на чувства наши действовавшие. С её помощию человек в другой части света видит и слышит оставленных им в отечестве друзей; старец окружает себя предметами, занимавшими его во время юности. Память творит прошедшее настоящим, предмет отдаленный присутствующим.
25
Друзья Анаксагоровы просили его, чтобы он употребил несколько часов для приведения дел своих в порядок. «Могу ли, – отвечал философ, – разделять время моё между делами и ученьем, когда я каплю мудрости предпочитаю бочкам золота!»