— Я думал, мисс Маккинстри уже замужем, — заметил он небрежно.
Раскачивая сумку с книгами, точно кадило, Октавия, потупив очи, отозвалась:
— Ах, ну что вы!.. Вот уж нет.
— Но вполне естественно было это предположить, — возразил учитель.
— Да она и не собиралась вовсе, — продолжала Октавия, взглянув на него искоса.
— Вот как?
— Ну да. Ведь она с Сетом Дэвисом — это просто так.
— Просто так?
— Да, сэр. Ну знаете, морочила его, и все.
— Морочила?
Учитель хотел было по долгу наставника возразить против такого легкомысленного и недопустимого для юной девушки отношения к помолвке, но, еще раз взглянув на выразительное лицо своей малолетней собеседницы, пришел к выводу, что ее природное понимание родственной женской души надежнее и вернее всех его несовершенных теорий. Не сказав ни слова, он отвернулся к столу. Октавия еще сильнее качнула сумкой, игриво вскинула ее на плечо и направилась к двери. И в это время младший Филджи, уже достигший крыльца и обретший на расстоянии небывалую храбрость, вдруг крикнул оттуда неизвестно кому, просто в пространство:
— Ей нравится учитель!
И сразу же его будто ветром сдуло.
Учитель поспешил выкинуть все это из головы и под замирающие возгласы своей разбредающейся паствы сурово и сосредоточенно принялся готовить прописи к завтрашнему дню. Постепенно глубокая тишина воцарилась над школой. В открытую дверь повеяло успокоительной прохладой, словно природа снова сторожко возвращалась в свои владения. По крыльцу храбро пробежала белка. Какие-то птахи, щебеча, подлетели к двери и, потрепетав крылышками, пугливо взмыли кверху, словно возмущенные присутствием человека в пустом помещении. Потом на пороге возник другой незваный пришелец, на этот раз двуногий, и учитель, сердито подняв глаза, увидел дядю Бена.
Он шел через класс непереносимо медленными шагами, высоко поднимая ноги в огромных башмаках и опуская их с великими предосторожностями, не то из опасения споткнуться о какие-то воображаемые неровности пола, не то в подтверждение той истины, что путь к знанию тернист и труден. Достигнув учительского стола, гость неловко остановился перед взором духовного пастыря и попытался полями своей фетровой шляпы стереть с лица смиренную улыбку, с которой переступил порог. При этом по левую руку от него оказалась крохотная парта малолетнего Филджи, и рядом с нею его громоздкая фигура сразу приняла такие великанские пропорции, что он окончательно смутился. Но учитель не сделал попытки его подбодрить, а смотрел на него холодным вопрошающим взглядом.
— Я так сообразил, — начал тот, с притворной развязностью опершись ладонью на учительский стол и сбивая шляпой пыль с ноги, — я так сообразил… то есть, вернее сказать, прикинул… что застану вас об эту пору одного. Так оно у вас каждый день выходит. Самое что ни на есть спокойное, приятное, книжное время, можно вроде как пробежать еще разок все свое образование, припомнить, чего знаешь. Вы в этом совсем, как я. Видите, я вон даже обычаи ваши все высмотрел.
— Тогда зачем же вы приходили утром и мешали занятиям? — сурово спросил учитель.
— Это точно, маху дал, — ответил дядя Бен, сокрушенно усмехаясь. — Я ведь, понимаете, входить не хотел, а так, поболтаться поблизости, мне надо было вроде как пообвыкнуть.
— Пообвыкнуть? — переспросил учитель раздраженно, хотя сердце его уже смягчилось: очень уж покаянный вид был у непрошеного посетителя.
Дядя Бен ответил не сразу, а сначала огляделся, видимо, ища, где бы сесть, попробовал широкой ладонью две-три скамьи, словно испытывая, выдержат ли, и наконец, все же отказавшись от такой рискованной затеи, уселся прямо на ступеньку, ведущую к учительскому столу, предварительно смахнув с нее пыль все той же шляпой. Сочтя, однако, что такая позиция не настраивает на откровенный разговор, он тут же снова встал, взял со стола какой-то учебник, заглянул в него, держа кверху ногами, и наконец неуверенно произнес:
— Вы, небось, здесь учите арифметике не по Добеллу?