Прямое дерево не боится умереть стоя.
Нгуен всматривался в свое отражение в грязном стекле, за которым колыхался жидкий крахмал хунаньской ночи. В расплывчатой синеве темнели впадины глаз, тускло различались изможденные щеки, бородка, так удлинявшая лицо, высокий морщинистый лоб. Туманны были судьбы его многострадальной страны, мировая война только начиналась, и все еще качалось на тоненьком волоске. Но конечная цель уже была поставлена. По легкому замиранию сердца, которое сменилось вскоре усиленной гулкой пульсацией, по дрожи, на мгновение пробежавшей по телу, он понял, что время пришло.
Было ли это мгновенным озарением, даруемым лишь верой, яростной и непоколебимой? Точным знанием и расчетом, когда готовый итог с непостижимой неизбежностью возникает из мглы? Или смутным ощущением личной причастности к незримым до срока историческим сдвигам? Нетерпением, наконец? Решено, он возвращается на родину.
Занавесив окно, чтобы с улицы не увидели огня, Нгуен возвратился к шаткому столику и обмакнул перо в чернила. Приткнувшись к стене, спал на кане юноша-курьер, и смутная улыбка на припухших губах говорила, что ему снятся счастливые сны. Нгуен Ай Куока ожидала бессонная ночь. Нужно было ответить на все письма, набросать свои соображения об особенностях антиимпериалистической борьбы на новом этапе и попробовать написать короткое стихотворение, чтобы самому темному и неграмотному кули было легко найти свое место в общем строю. Воспитанный в доме интеллигентного конфуцианца, Нгуен Ай Куок еще мальчиком научился слагать стихи. Но всякий раз его поражает неподатливость древней канонической формы, когда в нее приходится вмещать политический лозунг.
Утро заявило о себе музыкальной разноголосицей бродячих мастеровых и торговцев. Звеня медными тарелками, прошлепал по лужам точильщик, потом деревянные палочки старьевщика отщелкали свой нехитрый мотив. Гулко рокотал барабан продавца ниток, разносчик сладостей нещадно колотил в гонг.
Тут же память перенесла его в Сайгон. Он услышал стрекот цикад и деревянную колотушку торговца бананами. Неожиданно четко, почти осязаемо встал перед глазами однорукий разносчик сладкого бакныма. И как только ухитрялся он так туго завертывать в пальмовые листья рис и фасоль, пересыпанные семенами лотоса, клейкими от сладкого тростникового сока? Нгуен с удивлением поймал себя на том, что его все еще занимают смешные заботы юных лет…
Он задул лампу и поднял бумажную штору. За окном сочился мелкий надоедливый дождь. Увязая в раскисших колеях, надсадно скрипели тяжелые тачки. Тускло блестели мокрые зонтики. Мужчины и женщины в одинаково синих брюках месили темно-красную грязь, напоминавшую мясной фарш. Длинные халаты, косички и корзины, корзины, корзины.
Пора было будить гонца. Он все еще спал, подложив под щеку ладонь, и Нгуен Ай Куок пожалел юношу. Пусть спит, пока может. Когда в дверь постучали, он спрятал письма, убрал в ящик перо и чернильницу, закрыл спящего ширмой. Быстро оглядев комнату, откинул запор. Увидев за дверью Лыонга, приложил палец к губам:
— Входите, пожалуйста, только тихо. У меня человек отдыхает.
— Кто? — покосился на ширму Лыонг.
— Наш земляк, — лукаво прищурился Нгуен Ай Куок. — Дорогой гость.
— Неужели восстановилась связь? — обрадовался Лыонг. — Какие вести?
— Разные. Когда соберутся товарищи, обсудим.
— Сегодня не придется. — Лыонг бросил взгляд на окно. — Мне показалось, что за домом следят. На всякий случай вам нужно срочно сменить квартиру.
— Неприятная новость. — Нгуен Ай Куок озабоченно кивнул. — Интересно бы узнать кто. Если китайцы, то это еще полбеды. Они могут приставить соглядатая просто так, на всякий случай. Трудно придется, правда, когда такой случай настанет. Тут уж вам припомнится все. Вы не заметили?