— В чем дело? — пробормотала Вероника. — Что мне мешает? — И с этими словами резко потянула дверь.
В ту же секунду у нее вырвался крик ужаса. В хижине находился труп мужчины. Едва его увидев, Вероника тут же обратила внимание на странное обстоятельство: у мертвеца не было кисти одной из рук.
Это был старик: борода с проседью лежала веером у него на груди, длинные седые волосы закрывали шею. Почерневшие губы и причудливый оттенок распухшего лица навели Веронику на мысль, что он, должно быть, отравлен, поскольку никаких ран на теле не было видно, если не считать искалеченной, судя по всему несколько дней назад, руки. Одет он был так, как одеваются бретонские крестьяне, платье его выглядело опрятным, но сильно поношенным. Мертвец сидел на земле, опираясь головой о скамью и подвернув под себя ноги.
Все это Вероника отметила безотчетно и вспомнит позднее, сейчас же она стояла, уставившись в одну точку, вся дрожа и лепеча:
— Мертвец… Мертвец…
Внезапно ей пришло в голову: а вдруг она ошибается и человек еще жив? Она прикоснулась ко лбу старика и вздрогнула, ощутив под пальцами ледяную кожу.
Впрочем, этот жест помог Веронике выйти из оцепенения. Она решила действовать, а поскольку поблизости не было ни души, подумала, что ей придется вернуться в Фауэт и там сообщить властям о своей находке. Однако прежде она принялась осматривать труп в надежде найти хоть что-нибудь, что помогло бы установить личность убитого.
Карманы оказались пустыми. Ни на одежде, ни на белье никаких меток не было. Однако, когда Вероника, продолжая поиски, немного сдвинула труп с места, голова старика упала на грудь и туловище склонилось к ногам, открыв тем самым ее взгляду пространство под скамьей.
Там она увидела какой-то комочек. Это был смятый, надорванный и скрученный листок рисовальной бумаги.
Вероника подняла его и принялась разворачивать. Но не успела она толком разглядеть листок, как руки ее задрожали и она воскликнула:
— О, Боже! Боже мой!
Со всею присущей ей силой воли она попыталась успокоиться, чтобы глаза снова обрели способность видеть, а мозг — мыслить.
Но выдержать ей удалось лишь несколько секунд. И за эти секунды, сквозь застилавший ей глаза все более плотный туман, она успела различить нарисованный красными чернилами рисунок, на котором были изображены четыре женщины, распятые на стволах деревьев.
Центральная же фигура рисунка — женщина на переднем плане, под одеждой угадывалось напрягшееся тело, а лицо было искажено невыносимой мукой, но тем не менее сохраняло сходство с оригиналом, — эта распятая женщина была она, да, она сама, Вероника д'Эржемон!
Вдобавок ко всему на торчавшем у нее над головой обрубке дерева-распятия был по старинному обычаю нарисован картуш, на котором виднелась жирная надпись.
Три буквы с росчерком, три привычных ей с юности буквы: «В.д'Э.» — Вероника д'Эржемон!
Бедняжку с головы до ног пронизала судорога. Вероника вдруг выпрямилась, повернулась на каблуках и, вывалившись из хижины на траву, потеряла сознание.
Вероника была женщиной рослой, крепкой, цветущей и очень уравновешенной, казалось, никакие испытания не могли повлиять на ее душевное и физическое здоровье. И только исключительные, непредвиденные обстоятельства вроде описанных, в сочетании с усталостью от двух ночей, проведенных в поезде, способны были привести в столь плачевное состояние ее нервы и волю.
Впрочем, через несколько минут к ней вернулись четкость и ясность мысли.
Она встала, вернулась в хижину, подняла листок плотной бумаги и с невыразимой тревогой снова взглянула на него — правда, на этот раз глаза ее были способны видеть, а мозг — размышлять.
Прежде всего Вероника разглядела подробности, которые поначалу показались ей маловажными или значения которых она не поняла. С левой стороны листа виднелась колонка из пятнадцати убористых строк, но не написанных обычным почерком, а составленных из довольно бесформенных букв с одинаковыми вертикальными черточками.
Кое-где, тем не менее, можно было прочесть отдельные слова.
Вероника сумела разобрать: «Четыре женщины на четырех крестах», потом: «…тридцати гробах» и в конце — последнюю строчку: «Тот Божий Камень — он дарует жизнь иль смерть».
Вся колонка с текстом была взята в рамку из двух линий, черной и красной, сверху помещалось — тоже красное — изображение двух серпов, соединенных веткой омелы, а снизу — контур гроба.
Правую часть листа, гораздо более важную, занимал рисунок, выполненный сангиной, что придавало всему листу, вместе с колонкой текста, вид страницы, или, скорее, копии страницы из книги — какой-то большой книги со старинными иллюстрациями, сделанными в несколько примитивной манере, с полным пренебрежением всеми правилами.