ГЛАВА III
и последняя
— Что? Опять хлеба? — прохрипел Джон Дженкинс. — Вечно ты клянчишь денег на хлеб. Проклятье! Ты хочешь вконец разорить меня своей расточительностью? — Произнося эти слова, он вытаскивал из кармана бутылку виски, трубку и пачку табаку. Осушив первую одним глотком, он швырнул ее прямо в голову своему старшему сыну, юноше двенадцати лет от роду. Метательный снаряд угодил ребенку прямо в висок и свалил его на землю бездыханным трупом. Миссис Дженкинс, в которой читатель едва ли узнает некогда веселую и прекрасную Мэри Джонс, взяла мертвое тело сына на руки и, осторожно уложив несчастного юношу на заднем дворе возле колодца, отягченным скорбью шагом возвратилась в дом. В другое время и в более светлые дни она бы разрыдалась по поводу этого происшествия. Но у нее давно уже не было слез.
— Отец, твое поведение весьма предосудительно! — сказал маленький Гаррисон, младший сын Дженкинса. — Как, по-твоему, куда ты попадешь после смерти?
— А! — взревел Джон Дженкинс. — Вот к чему приводит воспитание детей в либеральном духе, вот результат воскресных школ. Прочь, змея подколодная!
Бокал, брошенный все тою же родительскою дланью, уложил на месте юного Гаррисона. Тем временем остальные четверо детей в трепетном ожидании собрались вокруг стола. Неузнаваемо изменившийся и совершенно озверевший Джон Дженкинс усмехнулся, вытащил четыре трубки, набил их табаком, вручил по одной каждому из своих отпрысков и предложил им закурить.
— Это получше хлеба! — хриплым смехом засмеялся злодей.
Мэри Дженкинс, хотя по природе и терпеливая, теперь, однако, сочла своим долгом подать голос.
— Я много вынесла, Джон Дженкинс, — проговорила она. — Но я предпочла бы, чтобы дети не курили. Это неопрятная привычка, она пачкает их одежду. Я прошу этого, как особого одолжения.
Джон Дженкинс заколебался — его начали одолевать угрызения совести.
— Обещай мне это, Джон, — на коленях умоляла Мэри.
— Обещаю! — неохотно отвечал Джон.
— И ты будешь класть деньги в сберегательную кассу?
— Буду, — повторил ее супруг. — И курить тоже брошу.
— Похвально, Джон Дженкинс! — сказал судья Бумпойн-тер, неожиданно появляясь из-за дверей, где он прятался во время вышеизложенной беседы. — Благородные слова, друг мой! Мужайся! Я позабочусь о том, чтобы детей прилично похоронили.
Муж и жена бросились друг другу в объятия. А судья Бум-пойнтер при виде этого трогательного зрелища разразился рыданиями.
С этого дня Джон Дженкинс стал другим человеком.
УКРАДЕННЫЙ ПОРТСИГАР
Ар-р Ко-н Д-йль
Перевела И. М. Бернштейн
Я застал Хемлока Джонса дома в его старой квартире на Брук-стрит: он, задумавшись, сидел у камина. С бесцеремонностью старого друга я сразу же привычно распростерся у его ног и ласково погладил ему ботинок. Сделал я это по двум соображениям: во-первых, чтобы лучше видеть его поникшее, сосредоточенное лицо, а во вторых, дабы нагляднее выразить почтительное восхищение его сверхчеловеческой прозорливостью. Но он был настолько поглощен разгадыванием какой-то тайны, что, казалось мне, не заметил моего появления. Однако я ошибся, как и всегда, когда пытался постичь этот могучий ум.
— Идет дождь, — промолвил он, не подымая головы.
— Значит, вы выходили на улицу? — спросил я.
— Нет. Но я вижу, ваш зонт мокр, и на пальто у вас я разглядел капли влаги.
Я был потрясен его проницательностью. Он помолчал и небрежно добавил, чтобы уже больше к этому не возвращаться:
— Кроме того, я слышу, как дождь барабанит по окнам. Прислушайтесь.
Я прислушался. Мне трудно было поверить собственным ушам, но действительно по стеклам глухо, но отчетливо ударяли дождевые капли. Воистину, ничто не могло укрыться от этого человека!
— Чем вы были заняты последнее время? — спросил я, переводя разговор на другую тему. — Какая еще удивительная загадка, оказавшаяся не по зубам Скотланд-Ярду, занимала сей могучий интеллект?