— Слушай, дай чего-нибудь выпить, — попросила она с порога. — Я так больше не могу.
Лидочка провела Соню в большую комнату, хотя таких вот дневных гостей принято принимать на кухне, но на кухне было холодно. Соня уютно устроилась на диване, а Лида достала из буфета початую по какому-то давнему поводу бутылку коньяка. Она налила коньяк в рюмку, потом пошла на кухню, чтобы нарезать сыр и взять крекеров, а когда вернулась, увидела, что Соня наполняет вторую рюмку.
— Прости, — сказала Соня, — это, наверное, подозрительно смотрится, но я, в принципе, непьющая. Это у меня шок.
— Ничего, ты только закуси. А я тебе сейчас сделаю кофе. Или чай?
— Кофе, растворимку, и покрепче. — А когда Лидочка уже была на кухне, ставила чайник, то услышала: — Сахару два куска!
Соня постепенно оживала.
Кофе они пили вместе, у Сони перестали дрожать пальцы. Она уже обрела способность рассказывать о том, что же произошло. Правда, время от времени сама подливала себе коньяк.
Оказывается, она застряла у Татьяны Иосифовны, они смотрели телевизор, потом снова ругались.
— Ну, ты понимаешь — мы с ней как кошка с собакой, но довольно давно знакомы… Нас Аленка объединяет.
Тут Соня сделала паузу и тихо сказала:
— Объединяла.
Это изменение времени снова вызвало слезы, и Лидочка побежала за валерьянкой.
Не дозвонившись Аленке с вокзала, Соня приехала на Васильевскую и сначала позвонила в дверь. Было уже больше десяти.
«Ага, я в это время сидела у Шустова», — поняла Лида.
Когда никто на звонок не откликнулся, Соня открыла дверь своим ключом.
— Понимаешь, я, честное слово, не подозревала. Я, конечно, все время беспокоилась, но чтобы так на самом деле случилось — это я и представить себе не могла. Честное слово!
— А она пыталась покончить с собой раньше? — Лидочка вспомнила, что об этом Татьяна Иосифовна говорила вчера на даче.
Соня ответила не сразу — Лидочка поняла, что ей сейчас неловко чем-то обидеть погибшую подругу, словно прошлые попытки самоубийства были постыдными поступками.
— Конечно… у нее были попытки. Но они были ненастоящие. Она никогда не принимала смертельную дозу. У нее срабатывало чувство самосохранения. Она сама вызывала «Скорую».
— Извини, что я тебя перебила.
Кофе был каким-то железным на вкус — и Лидочке вдруг показалось странным посмотреть на себя со стороны: вот она сидит, кладет в кофе сахар, хрустит крекером — они обсуждают смерть молодой женщины, а из кухни тянет холодом, потому что комендант Каликин не вставил еще разбитое пулями стекло во вторую раму. Бред какой-то, а не жизнь! И на улицах совершенно не убирают… Бежать бы отсюда.
— Я вошла. А шторы закрыты. Алена любила полумрак, для нее яркий свет — пытка. Она как пантера — сидит в полумраке, а глаза сверкают… сверкали. Ужасно, когда надо поправлять себя. Ты понимаешь, я ей глаза закрыла, я не могла, чтобы она на меня смотрела. Глаза закрылись, а все лицо как мрамор — твердое и ледяное. Куда холоднее, чем температура в комнате. Ты не задумывалась о таком феномене — почему покойники холоднее, чем воздух?
Лидочка пожала плечами.
Она этого не знала.
— У нее однокомнатная квартира. Хороший дом, между сталинским и хрущевским, еще кирпичный, и кухня восемь метров, но одна комната… Прости, куда-то язык мой меня увел…
Соня высморкалась и допила кофе.
— Еще сделаешь? А то у моего организма странная особенность — как только случается несчастье, мне сразу хочется спать. Представляешь!
За второй чашкой Соня снова рассказала, как она вошла в комнату и увидела Алену на диване, рука свесилась… Она, видно, хотела набрать номер, но не успела — и умерла.
— Умерла… я никогда не привыкну к этому слову.
Лидочка молчала — Соне лучше было выплакаться.
Неожиданно Соня переменила тему:
— А как он смел так со мной разговаривать? Представляешь — они приехали, я чуть живая, вот-вот в обморок грохнусь. А он со мной разговаривает, будто я Алену зарезала. Ты понимаешь?
Лидочка поняла, что, вернее всего, эти обвинения направлены в адрес ее милицейского приятеля Шустова.
— У него такая работа — подозревать, — сказала Лидочка. — В принципе, они обыкновенные люди.
— Послушала бы тебя Татьяна, — усмехнулась Сонечка, — для нее любой мент или гэбист — преступники. А для них — мы преступники. У нас полдержавы сегодня преступники, а полдержавы — завтра. Чудо из чудес! Впрочем, этот лейтенант мог бы сначала поговорить, а потом допрашивать.
— Он тебя там допрашивал?