Подозрительным характером объясняется и забота Лоренцо о том, чтобы как можно меньше сильных и могущественных людей соединялись узами родства. Стремясь воспрепятствовать опасным для него бракосочетаниям, он порой расстраивал неугодные ему свадьбы, вынуждая юношей из знатных семей брать в жены тех, кого они сами никогда бы не выбрали; наконец, дошло до того, что ни один брак в семьях, хоть немного возвышающихся над средним уровнем, не происходил без его разрешения и участия. Чтобы держать под наблюдением послов Флоренции в Риме, Неаполе и Милане, руководствуясь все той же подозрительностью, он устроил так, что при каждом из них как бы для оказания помощи постоянно находился секретарь, состоящий на жаловании у коммуны, и с этими секретарями Лоренцо имел тайные сношения и был, таким образом, в курсе всего происходящего. Не хочу объяснять подозрительностью и его привычку выходить в сопровождении огромного числа стремянных при оружии, к которым он весьма благоволил и предоставлял многим из них больницы и богоугодные заведения, ибо причиной тому был заговор Пацци; однако все это не характеризует Флоренцию как свободный город, а его как частное лицо, но говорит о нем как о тиране, у которого город был в подчинении. В заключение следует сказать, что хотя при Лоренцо город не был свободен, тем не менее невозможно было найти тирана лучше и приятнее; его природным наклонностям и доброте обязаны были своим появлением бесконечные блага; его тирания, конечно, не могла не порождать много бедствий, но они, насколько возможно, ослаблялись и смягчались, и чрезвычайно мало неприятностей возникло по его воле и произволу; и хотя подчиненные радовались смерти Лоренцо, государственные деятели и даже те, кто был на него в обиде, были весьма огорчены, не зная, что им принесут перемены. Очень опечалены были также горожане и мелкий люд, живший при нем припеваючи, в постоянных удовольствиях, развлечениях и празднествах; его смерть принесла великое горе всем тем в Италии, кто был искусен в словесности, живописи, скульптуре и подобных искусствах, ибо он привлекал к себе этих людей высокими вознаграждениями, и благодаря ему они оказались в большем почете и у других государей, опасавшихся, что те перейдут к Лоренцо, если им не будут угождать.
Он оставил трех сыновей: старшему, Пьеро, было около двадцати одного года; второй, мессер Джованни, кардинал, за несколько недель до смерти отца получил кардинальскую шапку и был возведен в кардинальский сан; третий, Джулиано, был еще ребенком. Лоренцо был среднего роста, брюнет, с некрасивым лицом, однако степенной наружности; у него был хриплый и малоприятный голос, и казалось, что он говорит в нос.
Многих интересует вопрос, кто был более выдающимся — Козимо или Лоренцо, потому что Пьеро, хотя и превосходил обоих милосердием и мягкостью, безусловно уступал им в других доблестях. Этот вопрос можно разрешить так: Козимо был выше по твердости и благоразумию, так как создал государство и тридцать лет правил им, можно сказать, не подвергая его риску и не встречая противодействия, легко мирился с влиянием таких людей, как Нери[212], и других, внушавших ему подозрение, не порывая с ними, действуя, однако, так, что они были для него не опасны. И при массе государственных дел он не переставал заботиться о торговле и своих личных делах, вел их необыкновенно тщательно и разумно, был всегда самым богатым человеком в государстве, так что необходимость не вынуждала его ни манипулировать государственной казной, ни отнимать доходы у частных лиц. Лоренцо уступал ему в рассудительности; его единственной заботой было сохранить режим, который уже сформировался, и ему удалось его сохранить при таких опасностях, как заговор Пацци и поездка в Неаполь; в торговле и предпринимательстве он ничего не понимал, поэтому был вынужден, когда дела его пошли плохо, воспользоваться общественными деньгами, а в какой-то мере, возможно, и деньгами частных лиц, что навлекло на него большой позор и обвинения; но он был наделен ярким красноречием, разносторонними талантами, склонностью ко всяким благородным занятиям и необыкновенным умением им покровительствовать; этого Козимо был лишен совершенно и, как о нем рассказывают, был даже несколько косноязычен, особенно в юности.