Я докажу, что в одном должны объединиться многие,
Кто, если не я, может постичь любовь с ее радостями
и печалями,
Кто, если не я, может стать поэтом товарищества?
«Камерадо, я даю тебе руку!» — восклицал он в «Песне большой дороги». В известном «Письме к русскому» он выразил свою мечту о том, чтобы «поэзия и поэты стали интернациональны и объединяли все страны, какие есть на земле, теснее и крепче, чем любые договоры и дипломатия»{47}.
Не эти ли и подобные им строки были особенно созвучны настроению Толстого, с интересом воспринявшего поэзию Уитмена? Толстого, который в «Войне и мире» в известной сцене обмена приветствиями между Петей Ростовым и незнакомым ему немцем выразил свою заветную мысль о братском союзе всех людей. «И да здравствует весь свет» — эти слова приветствия так прокомментированы в романе: «…оба человека эти с счастливым восторгом и братской любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и, улыбаясь, разошлись…»{48}
Конечно, как уже говорилось, автору «Листьев травы» было свойственно порой индивидуалистическое «ячество». «Я славлю себя и воспеваю себя», — восклицал он в одном из стихотворений. «Я божество и внутри и снаружи», — читаем мы совсем уж, казалось, нескромные строки. И одновременно, словно бы опровергая себя, Уитмен слагал поэтические апофеозы массам, миллионам людей, соединенным в братском порыве. Американские уитменоведы склонны видеть в этом неразрешимое противоречие. Но гиперболическое самоутверждение, культ личности во всех ее духовных и плотских проявлениях, отражали веру Уитмена в то, что идеальная демократия даст невиданный простор человеку. Лирический герой поэта, на наш взгляд, обретал свою силу, осознавал свою значимость и достоинство не в индивидуалистическом противостоянии себе подобным, а через причастность к судьбе других людей и растворенность в их делах и боли. Как поэт Уитмен стихийно провидел ту гармонию личного и коллективного, индивидуального и общего, которая станет моральной нормой человеческих отношений в социалистическом мире.
Маяковский, которого в пору молодости привлекали гиперболиэм и эксцентризм стилистики Уитмена, был прежде всего близок к автору «Листьев травы» своим пафосом коллективизма. И в то же время поэтическое мышление Маяковского, певца социалистической революции, лишено надклассово-гуманистических черт, его коллективизм носит отчетливо революционный, классовый характер. «Я счастлив, что я этой силы частица», — восклицает поэт» «причащаясь» к «великому чувству по имени класс». Там, где у Уитмена — «всеядная» сопричастность ко всем без исключения людям, у Маяковского — обретающая пролетарско-интернационалистский характер мечта о том, «чтоб вся на первый крик «товарищ» оборачивалась земля».
Новаторское содержание и поэтика Уитмена, его пророческие прорывы в будущее, «космизм», обращенность Ко всем народам земли и едва ли не ко всему мирозданию, черты, недопонятые и недооцененные в полной мере его современниками, как раз и определили могучую силу его воздействия на поэзию XX в., когда космическое мироощущение становится не романтической грезой, а реальностью. Уитмен, как уже говорилось, — предтеча многих поэтов нашего столетия; в этом еще предстоит разобраться исследователям. Он стал для многих примеров художника-новатора, стимулируя тот процесс бурно-го обновления поэтических форм, который охватил европейскую и американскую поэзию на переломе двух столетий — и Верхарна, и французских символистов, и латиноамериканских поэтов во главе с Рубеном Дарио, и зачинателей американского «поэтического ренессанса».
Уитмен воспринимался как поэт революционный, не только потому, что бросал вызов традиционной поэтике, но и потому, что его стихи несли могучий заряд бунтарства. Поэтому он давал и продолжает давать мощные импульсы передовой, левой американской поэзии XX в.: они ощутимы и у ранних социалистических поэтов 900-х годов, в том числе у поэтов, связанные организацией Индустриальные рабочие мира (ИРМ), и в неоконченной поэме Джона Рида «Америка 1918». К образу Уитмена обращались поэты и публицисты из малоизвестного, по интересного радикального журнала «Севен артс» (1916–1917), яркого выразителя антимилитаристских настроений в США в пору первой мировой войны. Горячим поклонником Уитмена был критик социалистических убеждений Рэндольф Борн (о котором пойдет речь в специальном разделе книги). Желанным автором на страницах прогрессивного журнала «Мэссис» (1911–1917) был Горэс Траубел, социалист, биограф и друг Уитмена; он словно бы передавал эстафету его идей новому поколению американских писателей левых убеждений. Знаменитый рабочий лидер Элла Рив Блур (1862–1940), большая поклонница поэта, видевшая его в детстве в Кемдене, вспоминает: «Мое самое любимое стихотворение Уитмена — «Таинственный трубач» — всегда казалось мне пророчеством о наступлении нового мира, о котором столь многие из нас всегда мечтали, для которого работали и который стал реальностью вместе с победой русской революции»{49}.