Говоря о критериях правдивости искусства соцреализма, не надо забывать о художественной позиции самого зрителя, который все-таки умел отличать схоластику официозного искусства от искренности подлинного. В качестве примера можно представить следующую реплику выдающегося танцовщика Владимира Васильева о советском кино, приводимую автором книги «Конец утопии»: «А какие замечательные советские фильмы тогда были! Вспомнить хотя бы музыкальные комедии с их жизнеутверждающим пафосом и оптимизмом, яркие, светлые, мажорные. Мы росли, взрослели на этих картинах»[212]. И далее продолжает уже автор книги: «Да, публика беззаветно любила такие картины — неизменно более горячо, нежели вереницы плакатных, дидактических опусов, где трескуче славили революцию и ее вождей»[213].
Не раскрывая в целом проблематику мифологемного дискурса в силу регламентации исследовательского формата данной работы, напомним лишь, что она широко представлена в работах таких авторов как М. Герман[214], И. Голомшток[215], С. Кавторадзе[216], А. Рапаппорт[217], Г. Яковлева[218] и др. При всех различиях позиций этих ученых, неизменным остается то, что они рассматривают данный вопрос вне конкретно-исторического динамического подхода. Между тем соблюдение исторического подхода в изучении мифологемного дискурса необходимо уже хотя бы для того, чтобы само исследование проблемы мифа не превратить в очередное мифотворчество. Применительно же к нашей работе надо отметить, что исторический подход к проблеме мифологем позволяет, в частности, понять, что сталинский миф отличается от античного, христианского (со всеми его модификациями), а также от мифа личной судьбы (проблему их общего синтеза, кстати, пытался решать еще Данте).
Мифологемный дискурс затрагивает проблему правдивости искусства соцреализма. Упрек, что искусство соцреализма — это великий обман, объективно ставит вопрос, каковы критерии его правдивости и в чем их специфика (если она вообще есть).
При этом не следует забывать, что понятия «правдивость» и «художественная правда», хотя и являются близкими, в то же время они не тождественны в своей сути. Еще А.С. Пушкин писал о том, что сама сущность драматического искусства исключает понятие внешнего правдоподобия[219]. По мнению поэта, правда искусства связана с такими понятиями, как «истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах»[220].
Согласно определению уже советского исследователя данной проблемы В. Новикова, правдивость — это «сумма приемов, призванных оформить представления художника о действительности, придать им гармонию, в частности, завершить убедительность образов и ситуации в произведении»[221].
На наш взгляд, критерием правдивости в искусстве соцреализма выступает не столько достоверность изображаемого в нем ряда (что вовсе не означает игнорирования данного требования, продиктованного имманентными законами самого искусства), сколько убедительность свершаемого в нем творческого акта разотчуждения, связанного с разрешением той или иной этической коллизии. При этом не надо забывать, что разрешение этой этической проблемы на самом деле является особым видом деятельности, совершаемым в сфере идеального. Критерии правдивости применительно к искусству соцреализма выводятся из самой его деятельностной природы и потому сами несут в себе принцип деятельностного подхода, причем всех его трех субъектов: автора, героя, зрителя.
Интересно, что сила художественного эффекта в искусстве соцреализма расценивалась по-разному: одни это воспринимали как правду жизни, другие — как обман. Чем обусловлена дихотомичность данных оценок?
На наш взгляд, это вызвано латентной подменой, происходящей в сознании реципиента. Рассматривая в качестве примера опять же советское кино, замечу, что это происходит, когда эффект художественной убедительности, чувство художественной правды того или иного произведения связывают не с самим процессом разотчуждения, а с представленным в нем визуальным рядом. Это происходит, во-первых, в силу игнорирования того, что составляет специфику и сущность советского кино, а именно — его художественной логики разотчуждения. Отчасти это является еще и следствием редуцирования кино как особого вида искусства к его изобразительному типу.
Во-вторых, есть еще одно обстоятельство: чем выше оказывалась степень сопоставимости визуального ряда с самой действительностью, тем легче и вероятнее свершалась данная подмена, и соответственно тем сильнее звучали обвинения по поводу свершаемого «на глазах почтенной публики» обмана, порождаемого господствующей идеологией. Как правило, в качестве хрестоматийного примера такого обмана называют фильм «Кубанские казаки».
212
Спутник кинофестиваля. 1987, № 1, 6 июля. C. 6 // Цит. по: Морозов А.И. Конец утопии. М., 1995. С. 84.
214
См. Герман М. Мифы 30-х и сегодняшнее художественное сознание. Творчество. 1988, № 10.
215
См. Golomstock I. Totalitarian Art: In the Soviet Union, The Third Reich, Fascist Italy and People’s Republic of Chine. London, 1990.
216
См.: Кавторадзе С. Хронотопы культуры сталинизма. Архитектура и строительство Москвы. 1990, № 11—12.
217
См.: Рапаппорт А. Мифологический субстрат советского художественного воображения. Искусство кино. 1990, № 6.