Через некоторое время голос раздался вновь. И я снова выполнила просьбу. Ведь это же Вика! Мы с первого класса сидели вместе, она крестила Славика, а я была свидетельницей на её свадьбе.
Голос появлялся всё чаще, он требовал то одно, то другое, и это бесило, потому что мне всё ещё было тяжело думать. Однако я приучала себя не злиться. Каким-то образом понимала, что Вика желает добра, делает что-то полезное для меня.
Затем я её увидела. Человеческая фигура. По привычке бросилась, чтобы поесть, но вдруг услышала знакомый голос. Он исходил от этой фигуры. Я запнулась. Задумалась. Вдруг заметила, что не голодна.
Как Вика рассказала мне потом, она подкармливала нас со Славиком, чтобы мы вели себя спокойнее. Тех, кто каждый день в поисках еды бросался на людей или домашних животных, быстро убивали. Мы же, сытые, больше прятались и благодаря этому остались живы.
Когда я стала разумной настолько, чтобы узнавать Вику, начала заниматься с сыном. Учила его: остановиться, послушать, выполнить. Сначала он всего лишь повторял за мной, затем смог самостоятельно понять, чего от него хочет тётя Вика. Тот день, когда он – сам! – выполнил её просьбу, стал нашим маленьким праздником.
Вскоре после этого Вика приехала на фургоне и отвезла нас за город, на эту ферму. Здесь много заразившихся. Большинство уже осознали себя – мы живём в большом ангаре, и раз в день нам положена прогулка. Волонтёры называют это «реабилитацией». Гулять можно только рядом, по полю, до высокой ограды из рабицы. И только если пасмурно, потому что солнце ускоряет разрушение тел. Летом приходилось постоянно сидеть в помещении, а сейчас уже осень, так что мы выходим почти каждый день. Скоро будет зима. Я даже вспомнила, что такое Новый год. Вика говорит, я делаю успехи.
Однако я всё ещё не поняла, стоит ли радоваться, что мы со Славиком проснулись от забытья. Когда смотрю на новичков – бессознательных, их держат в отдельной клетке, потому что они ещё слишком агрессивны, – то завидую: они ничего не понимают, не помнят, какими были раньше. Видят еду – едят, хотят спать – забиваются в уютный тёмный угол и спят.
А меня выпускают на прогулки, разговаривают со мной – хоть и снисходительно, как с собакой, – но зато я осознаю, во что превратилась: уродливое существо с дёрганными движениями.
Сейчас я гораздо лучше контролирую своё тело, даже мелкую моторику, но всё же оно слишком непослушное. И эти чёртовы судороги не проходят: раз в пять-десять минут всё тело резко передёргивает. Даже Вика от этого подскакивает испуганно и каждый раз вглядывается в лицо – бежать или я всё ещё контролирую голод.
Однажды мы даже обнялись. Это было до закона о социальной дистанции. Вика была напряжена, глаза по пять копеек от страха, но всё-таки она подошла ко мне – медленно, без шума и резких движений – и протянула руки, как делала раньше. Я подняла руки по её примеру – и вспомнила! Поняла, что нужно делать! Шагнула к ней, мы обнялись. Если бы я могла плакать, то заплакала бы в тот момент.
Но теперь – полтора метра для всех, даже самых осознанных из нас. Даже через стекло или решётку – нельзя. Считается, что близость здорового человека слишком нервирует нас, делает неуправляемыми. Для детей – три метра. В принципе, они правы: дети более непосредственны, они хотят обниматься, ластиться, а там и до случайного укуса недалеко. Единственный укус – и добро пожаловать в мир, где ты разваливаешься по кусочкам.
Ладно ещё взрослые, мы уже, может, и заслужили божью кару, но за что господь наказывает детей? Славику всего восемь! Он ещё ничего не видел в жизни, а теперь уже многого и не увидит. И я знаю, что он понимает это, хоть и смутно. Иногда вроде играет, улыбается, а потом замрёт, словно вспомнил обо всём, и смотрит по сторонам с такой грустью, что у меня сердце разрывается…
Я знаю, он бы тоже хотел заплакать, но не может. По ночам, когда в чуткой дрёме мы все теснимся на матрасах, прижимаясь друг к другу, будто стараясь согреться, Славик шепчет мне о своих горестях – бормочет и бормочет. Я угадываю его слова больше сердцем: у него не хватает половины зубов, так что шепот звучит неразборчиво. Может, со временем появятся стоматологи для нас? Может, Славик доживёт до этого времени.
Раньше, до заражения, я любила музыку. Она спасала от печальных мыслей. Болезнь лишила меня и этого: теперь от звуков инструментов ощущение такое, словно мозг в черепе чешется, а глазные яблоки противно вибрируют. Я видела в новостях, что это у всех заражённых так, люди вешают на стены домов музыкальные колонки, чтобы отпугивать бессознательных, рыщущих в поисках еды.