После Черной смерти XIV в. чума обычно принимала вялотекущие формы, обостряясь летом и в начале осени. Но Великая чума 1665 г. была необычайно смертоносной — за лето в Лондоне умерло около 80 тыс. человек, что равнялось населению пяти крупнейших провинциальных городов — Норича, Бристоля, Ньюкасла, Йорка и Эксетера{1362}.
Страшную хронику смертей дают «Дневники» Д. Эвелина и С. Пипса. С 16 июля 1665 г. Д. Эвелин начал приводить цифры об умерших в городе. Эти записи невозможно читать равнодушно. Запись за 16 июля гласит: «От чумы на этой неделе в Лондоне умерла 1 тысяча человек; а на следующей неделе свыше 2 тысяч»{1363}. 8 августа Эвелин записал: «На этой неделе в Лондоне умерло 4 тыс. человек». 15 августа в «Дневнике» новая запись: «На этой неделе умерло 5 тысяч»{1364}. 7 сентября, после того, как Эвелин навестил семью, которую вместе со слугами отправил к брату за пределы Лондона, он записал: «Прибыл домой, где за неделю умерло около 10 тысяч бедных созданий; тем не менее, я проехал полностью из конца в конец город и пригороды от Кент-стрит до Сент-Джайлза, унылая поездка и опасная для того только, чтобы увидеть так много гробов, выставленных на улицах. Теперь людей мало, лавки заперты, и все в мрачном молчании, не зная, чья очередь может быть следующей»{1365}. Такие цифры приводит и С. Пипс в записи от 31 августа 1665 года: «Сегодня заканчивается этот печальный месяц — печальный, ибо чума распространилась уже почти по всему королевству. Каждый день приносит все более грустные новости. В Сити на этой неделе умерло 7496 человек, из них от чумы — 6102. Боюсь, однако, что истинное число погибших на этой неделе приближается к 10 000 — отчасти из-за бедняков, которые умирают в таком количестве, что подсчитать число покойников невозможно, а отчасти из-за квакеров и прочих, не желающих, чтобы по ним звонил колокол»{1366}. Почти ту же картину рисует в своем письме студент из Кембриджа С. Херн, который сообщал своему тьютору Сэмюэлю Блайду. В его письме от 18 июля 1665 г. мы читаем: «Я проходил мимо многих домов в Лондоне, которые были заперты — почти все по всему городу <…> здесь умерло так много, что колокола должны звонить не прекращая, и поэтому они вообще не звонят. Горожане начали быстро запираться…»{1367}. Жителям зараженных домов не разрешалось выходить из дома в течение 40 дней, в течение которых они либо умирали, либо выздоравливали. Да и сами горожане предпочитали не появляться на улицах и не общаться ни с кем. Правда, не все были такими благоразумными. Тот же С. Пипс 11 июня записал в «Дневнике»: «Вышел ненадолго пройтись — по чести сказать, чтобы пощеголять в новом своем камзоле; и на обратном пути заметил, что дверь дома несчастного доктора Бернетта заколочена»{1368}. Даже в такие смертельно опасные времена люди рассматривали смерть, а точнее похороны, как зрелище. С. Пипс, который сам вел себя не очень осмотрительно, тем не менее, поражается: «Боже, сколь же безумны те горожане, что сбегаются (хотя им это строго запрещено) поглазеть, как мертвецов предают земле»{1369}. Зимой эпидемия пошла на убыль, но весной 1666 г. она вспыхнула с новой силой. Д. Эвелин 15 апреля 1666 г. записал: «Наш приход теперь более заражен чумой, чем когда-либо»{1370}.
Но даже небольшие вспышки чумы, регулярно повторяясь, приводили к огромным потерям населения. Особенно это относится к перенаселенному Лондону. Согласно статистике, собранной Джоном Грантом из списков умерших за 1604–1643 гг., похороны превышали рождаемость в городе на 100 тысяч, и почти% превышения было приписано чуме{1371}. Население городов не уменьшалось только за счет постоянной иммиграции.
К этому нужно добавить, что чума полностью нарушала жизнь города, вызывая безработицу и прекращая всякую торговлю. Когда Д. Эвелин пишет, что заперты не только дома, но и лавки, это означает одно — торговая жизнь города замерла. Результатом становилась нехватка продовольствия и голод, добавлявшие жертвы к тем, кого унесла болезнь. Этот факт отмечен в упоминавшемся письме Сэмюэля Херна, который пришел к выводу, что «больше всего умирали от голода, так сильно проник этот страх в народ»{1372}.
Эпидемии чумы были наиболее смертоносными в жизни доиндустриальных городов. Но они не являлись единственными причинами высокой смертности. Большой урожай смертей собирала оспа, с которой не удавалось справиться вплоть до конца XVIII в. 23 декабря 1683 г. Джон Эвелин записал в «Дневнике»: «Оспа очень распространилась и смертоносна»{1373}. 7 марта 1685 г. в его «Дневнике» появилась запись: «Моя дочь Мэри заразилась оспой, и вскоре не осталось надежд на ее выздоровление»{1374}. Мэри умерла 14 марта в возрасте 19 лет. Эвелин очень горевал, и посвятил дочери несколько страниц «Дневника». Через 6 месяцев после смерти Мэри от оспы умерла другая дочь Эвелина — Элизабет{1375}. Если человек выживал после заболевания оспой, то это была большая удача. В начале болезни человек страдал от сильной лихорадки и боли во всем теле. Некоторые умирали от внутреннего кровотечения еще до появления сыпи. Когда появлялась сыпь, то она постепенно превращалась в язвы, покрытые струпьями. В случае выздоровления струпья отпадали через несколько недель. Но после них оставались шрамы и рубцы, обезображивавшие внешность человека. Красивая молодая девушка, выжившая после заболевания оспой, теряла всю свою красоту и надежду выйти замуж с той внешностью, которой ее наградила болезнь. В менее сложных случаях шрамов было не очень много, и их можно было прикрыть мушками, которые английские женщины наклеивали на лицо в больших количествах{1376}.