Там нет рабочих ни коммунистов, ни некоммунистов, а есть обыватель, серенький обыватель. И делится он в категории не только по роду занятий, но и по национальности. В деревнях живет крестьянин-русский, а в местечках – по преимуществу – еврей ремесленник или торговец. Жили они если не дружно, то и без особенной вражды. Крестьянин пахал землю и кормил еврейское население хлебом, а в обмен требовал доставки необходимых ему изделий кустарного и фабричного производства. Разбогател за время войны крестьянин, стало легче жить и обслуживающему его еврею. Но вот Вы объявили войну спекуляции и морадерству. И в Могилевской губернии что было понято как борьба с евреями – поголовно всеми евреями, всех их объявили спекулянтами и мародерами[40].
Далее автор письма рассказывает о серии антисемитских инцидентов, которые привели к тому, что евреи этого района, «нищие и почти нищие, мелкие торгаши и торговцы», чувствовали себя запуганными и пострадавшими. Евреев обыскивали, когда они появлялись в близлежащих деревнях; крестьяне отказывались им что-либо продавать, опасаясь неприятных последствий. В ситуации, которую автор изобразил как типичную, управляющий муниципальным магазином в Родно объявил толпе евреев и крестьян: «Русские, оставайтесь в очереди, евреи смогут получить то, что останется. Они спекулянты». Американская корреспондентка Маргерит Гаррисон, которая год спустя путешествовала по Белоруссии, наблюдала почти то же самое: относительно довольное жизнью крестьянское население и массу обнищавших, недовольных евреев, чьи маленькие магазинчики были закрыты, а они сами не могли даже получать пайки, если им не удавалось найти работу в проходящем мимо деревни полку. В результате, по ее словам, «многие из них существовали за счет тайных поставок или хитроумной и опасной контрабандной торговли с Польшей» [Harrison 1921: 29–30].
Ирония большевистской антиторговой политики заключалась в том, что больше всего от нее страдали самые бедные и наименее изобретательные торговцы. Несмотря на объявленную классовую войну, более состоятельные представители российского торгового класса часто находили для себя ниши и в системе советской экономики. Типичным примером этой тенденции были торговцы-кулаки в сельском уезде Курской губернии, предмет исследования 1922 года: при военном коммунизме почти все они перешли в социалистический сектор, а затем, после объявления НЭПа, успешно вернулись к частной торговле. В качестве примера можно назвать Д. А. Дьякова, самого богатого представителя этой группы. В 1918 году паровая и зерновая мельницы и универсальный магазин Дьякова были переданы местному кооперативу вместе с семью домами и амбарами, принадлежащими его семье. В качестве компенсации кооператив назначил его своим председателем. До окончания Гражданской войны Дьяков успел поработать в четырех различных органах снабжения, приобретя ценные связи, пригодившиеся ему после возвращения в частный сектор в 1922 году [Яковлев 1923: 44–47]. Случай Дьякова вовсе не был исключительным. Жалобы на то, что кулаки (термин, часто применяемый и к сельским торговцам) руководили советами и кооперативами, были распространены в 1918–1921 годах, так как подвергшиеся экспроприации городские торговцы часто находили работу в управлении снабжением. Как и в случае с промышленниками, которых часто оставляли в качестве управляющих фабриками, государственные учреждения нуждались в услугах «специалистов по торговле», чтобы заставить систему распределения работать.
Если в период Гражданской войны преуспевающие торговцы перешли в ряды чиновничества, то многие мелкие лавочники просто перенесли свои торговые точки на улицу. Проводимая большевиками политика не привела к исчезновению частной торговли; скорее, по словам из брошюры о пользе национализации,
торговля распылилась, и из крупных складов, из больших магазинов торговля вышла на улицу. Зайдите в любой магазин, и вы почти всегда получите отказ на ваши требования. Между тем все площади городов переполнены разного рода торговцами, несущими самые разнообразные товары в собственных руках [Васильев 1918: 5].