На меня через приспущенное пенсне смотрел Михаил Петрович. Он махнул мне рукой, призывая сесть в машину. Я не послушался. Я стоял, согнувшись, и пытался вспомнить его фамилию. Вспоминал, что ничего хорошего его визит сулить не может. Я выпрямился и осмотрелся вокруг, пытаясь найти свидетелей. Но, на удивление, площадка у «Эдема» была пуста.
Кричать было бессмысленно. Тяжёлое предчувствие настигло меня, но любопытство было сильнее. Я, немного помедлив, открыл дверь и сел в машину. Флип медленно ускорился и направился к выезду на трассу. Когда мы выехали на оживлённое шоссе, Михаил Петрович включил звук мотора и стал набирать сумасшедшую скорость. Его лицо было лишено эмоций. Чтобы разбавить тишину, я спросил:
— Добрый вечер, Михаил Петрович!
— Привет, Володя, — ласково улыбнулся он, мельком посмотрев на меня.
Уже когда я начал говорить, я вдруг осознал, что он совсем не изменился. Он как был пожилым человеком, так и остался. А вот я догнал его по возрасту и сейчас ощущал себя его ровесником. Пахло мистикой. Несмотря на необычность ситуации, я понемногу успокоился.
— Пристегнись, пожалуйста, — тихо сказал Михаил Петрович, — а то мало ли что, мне нужно довезти тебя в целости и сохранности.
И только тут я осознал, что впервые в жизни забыл пристегнуться. Я остро почувствовал потребность вести себя как обычно. Это бы меня успокоило. Я смотрел на свои дрожащие руки и пытался остановить их силой мысли. Получалось плохо. Чтобы занять руки, я достал свой лист и прикрепил его к передней панели. С его помощью я намеревался узнать, куда мы направляемся. Но лист был отключен. Впервые в жизни он не включался.
Мы ехали около двадцати минут. Я собирал в кучу все произошедшие мелочи и уже подозревал, что Штерн — это именно тот, кого я боюсь. Но мой организм уже вошёл в шоковое состояние, и я был спокоен. Я старался сформулировать основные вопросы к нему. Коровьев молчал всю дорогу, его лицо оставалось спокойным. Когда мы проезжали стену из красного кирпича, он посмотрел на меня со значением, поправил пенсне и сказал:
— Мы подъезжаем.
У меня было дежавю. Мы уже приезжали сюда с Михаилом Петровичем. Это было в день нашего знакомства. Моя память с трудом работала, но я вспомнил, как мы приезжали сюда, чтобы показать флип его другу. Это было очень давно. Михаил Петрович, как и в тот раз, не стесняясь, ехал прямо по Красной площади. Он даже припарковал свой флип прямо у Лобного места.
Он открыл двери и вышел. Я отстегнул ремень и последовал за ним. Когда я проходил вдоль Лобного места, я провёл пальцем по его круглой каменной стенке. Она была холодной и шершавой. На моём пальце осталось немного жёлтого песка.
— Знаешь, почему эту конструкцию называют Лобным местом? — неожиданно спросил задержавшийся Михаил Петрович.
— Потому что тут казнили, — ответил я, — тут «рубили лбы». Поэтому так и назвали.
— Неправильно, — улыбнулся Коровьев. — И почему люди так любят повторять ошибочные слухи?
— А почему тогда? — немного обиженно спросил я.
— Эту конструкцию впервые соорудили при Борисе Годунове, — начал объяснять Михаил Петрович. — Это была главная трибуна Москвы. С этого места провозглашались царские указы. Сюда на праздники возлагались на всеобщее обозрение мощи святых. А казнили не тут, вон там делали деревянный эшафот и отправляли в последний путь взбунтовавшихся стрельцов.
Михаил Петрович снова удивлял меня своими знаниями, как и в тот раз, когда рассказывал про устройство флипа. Я вспомнил, как в ту нашу встречу перепутал капот с багажником. Михаил Петрович пошёл в сторону ГУМа. Я направился за ним и спросил вдогонку:
— А почему тогда лобное?
— Потому что это самое видное место, — поднимаясь по лестнице, ответил он. — «Лобное место» — это перевод еврейского слова «Голгофа», что означает «гора».
Я поднимался по лестнице в новое современное здание на месте ГУМа и пытался понять, к чему мне информация о Лобном месте. Я действительно не знал, что тут не казнили, а просто читали важнейшие указы. Коровьев шёл очень быстро, он почти бежал по пустой парадной этого здания. Потолки в холе были необычайно высокими. И вообще всё тут напоминало дворец.
Когда мы дошли до лифта, он был уже открыт. Мы зашли в него и под тихую мелодичную музыку поднялись на самый верхний этаж. На кнопках в лифте не было цифр, поэтому я стоял и считал кнопки снизу вверх, чтобы определить, сколько же тут этажей. Но лифт открылся тогда, когда я досчитал только до 42 кнопки.
Двери лифта открылись, и Коровьев не медля направился дальше. Я же немного задержался у лифта, глядя наверх. Помещение представлялось не просто большим, оно было огромным. Всё вокруг было стеклянным, даже потолок. Непрозрачными были только пол и стена, в которой располагалась дверь лифта. Создавалось впечатление, что находишься на крыше. Было очень тепло, можно даже сказать, что жарко.