Я сидел тут, мотая долгий срок, и, как все нормальные заключённые, планировал. Побег отсюда невозможен, поэтому я разрабатывал план дальнейших действий. Жаль, что у меня не было ручки и бумаги. Жаль, что я не мог царапать свои планы на стенах. Мне приходилось всё делать в своей новой маленькой голове.
Хорошо быть обычным плодом. Можно не задумываясь жить внутри живота. За долгие месяцы привыкать к комфорту. Считать эту тёплую среду своим домом. Можно даже вздрагивать от мысли о внешнем мире. Но мне пообещали. Я даже чувствовал, что меня не обманут. Тринити не такая. Я ей почему-то верил. Я мечтал выйти отсюда и оказаться во внешнем мире. Я должен побыстрее научиться ходить и говорить и отправиться на поиски Юли.
Думаю, я первый младенец реального мира, который по-настоящему влюблён во взрослую девушку ещё до своего рождения. Но очень долгая жизнь в будущем научила меня терпению. Я знал, что глупо беспокоиться о тех вещах, которые нельзя изменить.
Однажды сквозь сон я почувствовал, как моя мама меня толкает через живот, как будто она быстро сдавливает его и сразу отпускает, и так каждые тридцать минут. Давление околоплодной жидкости от этого вырастало, и мне становилось неприятно. И так в последнее время меня со всех сторон подпирали разные внутренние органы, так теперь ещё и это неожиданное сдавливание. Мама совсем не читает книжки.
Когда толчки стали в два раза чаще, я почувствовал, что это уже предвестник проблем. Ну а когда часть окружающей меня жидкости быстро исчезла, я догадался, что скоро меня родят. Стало не по себе. А вдруг осложнения? А вдруг я не смогу вдохнуть воздух снаружи? Я даже чувствовал, что внутри моих лёгких околоплодная жидкость. Как я буду её выплёвывать? У меня же нет подобного опыта.
Я даже представил, как меня акушер подвешивает за ноги и шлёпает по попе, чтобы я закричал. Стало страшно. Поэтому я, вспоминая все фильмы и видеоролики про роды, начал готовить план, что нужно будет сделать в первую очередь, а что во вторую. Я снова позавидовал обычным младенцам: они бы сейчас ничего не поняли и продолжили бы находиться в бессознательном состоянии. Я вдруг захотел, чтобы роды отложили. Мне даже захотелось побыть в этом заточении ещё пару месяцев.
Даже в очереди к стоматологу я не волновался так, как сейчас. Я помнил, как страшно, когда рожает твоя жена. Я даже немного представлял, как страшно, когда рожаешь сам (Юля рассказывала). Но я никогда не сталкивался с тем, как страшно, когда рожают тебя самого. Никто и никогда не задумывался, какого это — когда тебя рожают, а я это скоро узнаю во всех красках.
Когда я понял, что моя мама уже час лежит в окружении шумных врачей, я понял, что роды начались. Схватки становились всё чаще, а когда они происходили каждую минуту, я вдруг провалился. Мою голову неудобно зажало в теле мамы. Доктора стали громче кричать в этот момент, и я по-настоящему испугался. По телу бегали мурашки, как будто я отсидел его всё целиком. Я чувствовал, как синею. Кровь в лице ужасно давила, в глазах появились яркие вспышки мерцающих точек.
Там, где раньше удобно располагались мои ноги, появилась такая пустота, что я чувствовал, что мог бы свободно болтать ими. Если бы, конечно, умел управлять своим телом. Через минуту пустота исчезла, и ноги снова оказались прижатыми. Тело мамы пульсировало под окружающие крики на английском языке. Эти толчки, которые происходили всё чаще, сопровождались выдавливанием меня изнутри. Я чувствовал, как меня исторгают из моего заточения. При каждом толчке я продвигался на пару миллиметров.
И если узникам сообщают утром о том, что их сегодня выпустят, то мне не сообщили. Меня просто в грубой форме стали сгонять с насиженного места. Даже тем, кого увольняют, дают две недели доработать, а меня увольняли с должности «плод» внезапно. Мою голову сдавили горячие пальцы в резиновых перчатках. Они задержались там на пару секунд, пока другие пальцы проникали к моей шее и спине, затем меня слегка повернули и стали медленно вытягивать.
Эта акушерка взял меня совсем неудобно. Мне казалось, что шея сейчас оторвётся. Нужно будет потом найти её и сказать ей всё, что я о ней думаю. Более того, когда меня стали вытягивать, голова немного сплющилась. Я даже почувствовал небольшую складку на затылке и трение частей черепа друг о друга. Это было ужасное ощущение, но оно прошло мгновенно, так как меня ослепило. Глаза были закрыты, но, тем не менее, 9 месяцев в полной темноте, не прошли даром. Казалось, что глаза осветило несколько прожекторов. Когда вырасту, добьюсь того, чтобы женщины рожали в сумерках.
Технология родов продумана и отработана. Но это же несправедливо, когда об ощущениях плода при родах никто не думает! Хотя, наверно, новорождённые сами виноваты, так как никогда не жалуются. Значит, я буду первым. Главное — не забыть.
Меня достали и стали вертеть в руках, а я ничего не видел, потому что был ослеплён, да и зрение ещё недостаточно развилось. Поэтому я напрягал другие органы чувств. Внезапно я почувствовал себя как через две минуты на дне бассейна. Я внезапно стал задыхаться. Эта жидкость внутри моих лёгких мешала мне сделать вдох, и тут я сильно перепугался. В это время меня перевернули и так обжигающе шлёпнули по заду, что я завопил харкающими звуками. Крик был настолько истошным, что я сам испугался.
9 месяцев меня никто не трогал. Я совсем отвык от боли. А этот неожиданный шлепок и срывающийся в хрипоту крик добавили мне адреналина в кровь. Но успокоился я довольно быстро, так как в обмен на эту боль я получил большой глоток свежего воздуха. Я дышал маленькими вздохами и наслаждался кислородом. Немного пахло лекарствами. Я ожидал, что будет пахнуть хлоркой, как в наших больницах, но, видимо, партия зелёных в Америке её запретила. Кстати, все вокруг говорили на английском языке, и я совсем ничего не понимал. Зачем меня забросили в Америку — непонятно. Мне и в России было хорошо.
Убедившись, что все вокруг американцы, я вдруг подумал: а как меня назовут? Моё имя мне очень нравится. Владимир расшифровывается как «владеющий миром». Я очень привык к этому имени за 73 года. Вероятность того, что моё новое имя будет «Володя», была меньше процента. Меня больно укололи в палец и взяли каплю крови, но я не обращал на это внимания, я думал о том, что теперь всё изменится, даже имя. Помню, как меня больно обжигало имя «Воля», которым меня называла Таня. Хотя, если подумать, я и к этому прозвищу за несколько лет привык, поэтому с новым американским именем свыкнусь.
Меня крутили в руках туда-сюда, клали на весы, измеряли рост, ставили жалящие укольчики, вытирали полотенцем. Я ощущал это всё между делом и сам себе удивлялся — как я так могу. Моим маленьким телом манипулирует, кто хочет, а я в это время думаю о своём будущем имени. Мысли были не о происходящем. Мне одновременно хотелось прикрыть ладошкой свою наготу и скрестить пальцы, чтобы моё любимое имя мне оставили. Но тело не слушалось.
Судя по документальным фильмам, если чего-то сильно захотеть, то оно обязательно сбудется. Поэтому я решил повторять своё имя в уме как можно чаще. Может быть, моя мама, на груди которой я сейчас лежал, сможет уловить мои мысли. Может быть, она настолько чуткая и внимательная, что назовёт меня «Владимиром». Я не мог управлять своими руками и глазами, но когда я видел глаза мамы сквозь туман неокрепшего зрения, я внушал ей своё имя.
Глаза мои ещё не научились наводить резкость, но даже размытое лицо этой женщины мне нравилось. Я пытался представить её более чётко, но не мог. Воображение дорисовывало черты лица по-своему. Самое главное, что она улыбалась — это было уже хорошо. Значит, она не сдаст меня в приют. Плохо, что она не была похожа на мою маму, но это я тоже переживу и привыкну. Мне хочется побыстрее вырасти и научиться управлять своим телом.
Пока я думал обо всём этом, я внезапно осознал, что уже несколько минут сосу грудь. Я не мог управлять своими губами и языком, но чувствовал, как понемногу внутрь моего желудка начала поступать приторная жидкость. Я не сразу понял, что это молоко. Оно было совсем не похоже на него. Мой маленький ротик, подчиняясь инстинктам, сам сосал грудь, а я в это время пытался вспомнить, где я мог пробовать такой необычный напиток. Потом вспомнил, что он был очень похож на сильно разбавленное водой сгущённое молоко.