едше построения возводятся в ратгг официальной идеологии, .45
Познавательная ценность утопии не ограничивается
только тем, что она высвечивает какие-то стороны реального исторического процесса. Утопия содержит также определенную информацию относительно самого субъекта деятельности, выражающего в утопическом идеале представления об альтернативном мире. Особую ценность этот идеал
(выступающий часто в «зашифрованном» виде) представляет для социолога и историка, которые, рассматривая его
в социально-историческом контексте, могут получить дополнительную информацию о ценностных ориентациях интересующего их субъекта, уровне развития его классового
сознания, отношении к официальной культуре и о ряде
других параметров его сознания (в свою очередь, проливающих свет на сознание современной ему эпохи).
Роль утопии в познании социальных явлений определяется еще и тем, что на протяжении всей истории своего
существования она выступала как специфическая, ценностно ориентированная форма социального прогноза. Где бы
утопист ни помещал конструируемое им общество — в
прошлом, настоящем или будущем58, оно в любом случае
представляло собой попытку заглянуть именно в будущее
(сознавал это сам утопист или нет).
Это, разумеется, еще не дает основания для отождествления утопии и прогноза. Непосредственная цель прогноза — выявить круг реальных возможностей развития системы (в данном случае — общества) на той или иной ее
стадии и определить вероятность каждой из этих возможностей. При этом чем в большей мере учитывает прогноз
объективные тенденции развития системы и чем больше
«очищен» он от субъективизма, тем более достоверным
может он оказаться.
Утопия, напротив, рисует образ не возможного и вероятного, а желаемого — и в этом смысле идеального — обще-
Но иная позицйя лишает субъекта исторического процесса необходимой социальной зоркости и снижает его творческий потенциал.
56 Одни переносили свою воображаемую страну в иные временные координаты (как, например, Беллами, нарисовавший «Бостон 2000-го года»), другие, как скажем, Мор или Кампанелла, помещали ее в иных пространственных координатах. (Кстати
сказать, на этом различии основаны попытки некоторых современных исследователей провести грань между «утопией» как
конструкцией, не имеющей определенной пространственной
локализации, и «ухронией», не соотнесенной с определенными
временными координатами.)
46
г гпа. Желаемый порядок вещей может совпасть с возможным или даже наиболее вероятным в данных исторических
условиях — тогда утопия выступает как прогноз. Но необходимость такого совпадения не заложена в самой утопии.
Подь утопист творит не как ученый, а как «свободный»
художник, который если и приоткрывает завесу, отделяющую будущее от настоящего, то исключительно в силу
интуиции.
В современной теоретической социологии и политической науке утвердилась точка зрения, что рождающиеся в
общественном сознании образы будущего вовсе не нейтральны по отношению к реально формирующемуся будущему, тем более когда эти образы сознательно кладутся в
основу программы практического действия. Опережающее
отражение социальной истории оказывается, таким образом, конструктивной социально-исторической силой. Как
отмечает, в частности, А. Бауер, «решающий момент прогнозирования состоит в активном обратном воздействии на
общественную практику. Решающую функцию общественных прогнозов следует рассматривать в их функции обратной связи» 57.
Конечно, не все мыслимые образы альтернативного мира в равной мере практически осуществимы (а значит, и
эффективны в своем обратном воздействии). Наиболее радикальное и устойчивое воздействие на общественную историю оказывают те образы, для реализации которых созрели объективные условия. И все же утопические образы, даже тогда, когда их искусственный характер был очевиден, в определенных условиях оказывались весьма активной и действенной социально-конструктивной силой. Это
связано прежде всего с тем, что история делается не абстрактным субъектом, априорно познавшим законы истории, а реальными людьми с их надеждами, иллюзиями, заблуждениями и волей, с их стремлением сделать мир лучше, с их верой, что это стремление может быть осуществлено.
В той мере, в какой историческая необходимость не существует как априорно заданная, а творится в процессе столкновения различных тенденций, а субъект истории свободен
в своем социальном выборе,— в той мере, по-видимому, уже сам акт выбора исторической альтернативы и превращения ее в цель практической деятельности (носит ли эта
г>7 Бауер А. Актуальные проблемы научного управления социальными процессами.— В кн.: Исторический материализм как теория социального познания и деятельности. М., 1972, с. 147.
47
альтернатива научно обоснобанный йлй у^опическйй характер) определяет направление изменения общества.
Конечно, утопическая природа альтернативы, ставшей
программой действий, рано или поздно дает о себе знать: утопический проект, по всей вероятности, не получит
полного и окончательного воплощения* Но и тогда он может наложить заметную печать на ход социально-исторического процесса. Может, например, произойти частичная
реализация утопического проекта или его временное осуществление, конечным итогом которых окажется, как это
уже не раз случалось, либо реставрация «старого порядка», либо возникновение некой промежуточной структуры.
Наконец, попытки осуществления утопических требований
и программ могут привести к результатам, которых не ожидали ни массы, ни их лидеры. Так, например, произошло
с утопическими движениями в Европе XVI—XVII вв., которые способствовали возникновению не справедливого
общественного строя, как на то рассчитывали их участники, а становлению капитализма.
Есть два основных пути воздействия утопии на социально-исторический процесс. Это, во-первых, прямой
путь, когда утопия выступает в качестве программы действий больших и малых групп. По этому пути в Америке
шли Оуэн, Кабе и их последователи, а также фурьеристы, пытавшиеся перестроить общество в соответствии со своими
утопическими планами. Другой путь — косвенный, когда
образы утопии выступают в качестве источника идей или
вдохновения и при этом оказывают порою на сознание
субъекта большее воздействие, чем реальные факты истории. Как справедливо заметил в «Истории утопий»
JI. Мэмфорд, «икарийцы, которые жили лишь в сознании
Этьена Кабе, или фрейландцы, обитавшие лишь в воображении маленького сухого австрийского экономиста (имеется ввиду Теодор Герцка.— Э. Б .), оказали большее влияние на жизнь наших современников, чем этруски, принадлежавшие к миру, который мы называем реальным, тогда
как фрейландцы и икарийцы обитали в Нигде» 58.
Особенно ощутимо воздействие утопических образов и
идей на некоторых философов, писателей, общественных
и политических деятелей, выступавших в качестве авторов программных социальных проектов и политических
документов. Классический пример такого воздействия, на
58 Mum,ford L. Op. cit., p. 24.
48
который ссьшаю’гся ёДйа Ли нё всё йС’Горикй утопий
пли>шме «Океании» Дж. Гаррингтона на формирование
и.плидов некоторых американских «отцов-основателей», получивших отражение в основополагающих документах
американской революции59. Очевидно, что выполнить при-
•ущие ей функции60 социальная утопия способна лишь при
наличии определенной структуры. Речь идет не о структуре утопического произведения (которая может стать
предметом специального социологического или литературоведческого анализа) 61, а о структуре утопического об-
раиа, в основе которого лежит социальный идеал. Кант, как мы уже видели, рассматривает утопический идеал как