Суждение Мортона об историческом примате народной
утопии и ее роли в становлении национальной утопической традиции справедливо не только для Англии или Европы, но и для Америки. История социально-утопической
мысли здесь также начинается с народной утопии, которая способствовала последующему становлению официальной и литературно-теоретической утопий.
В своей первоначальной форме американская народная утопия сложилась за пределами Америки и до ее возникновения (как, впрочем, и изначальная форма «американской мечты»). «Как состояние ума и как мечта Америка существовала задолго до того, как ее открыли.
С самых ранних дней западной цивилизации люди мечтали о потерянном рае, о Золотом веке, где было бы изобилие, не было бы войн и изнурительного труда. С первыми
сведениями о Новом Свете возникло ощущение, что эти
мечты и стремления становятся фактом, географической
реальностью, открывающей неограниченные возможности... Томас Мор, создав прецедент для бесконечных подражателей, поместил идеальное государство Утопию в только что открытых землях... Америка как идея уже прокладывала себе дорогу, указывая направление давним и до
того несбыточным поискам счастья» 24.
Американская народная утопия в своем изначальном
виде была «американской» только по названию, точнее, по названию того географического региона, с которым народное сознание связывало долгожданное осуществление
утопических идеалов, рождавшихся на европейской
24 Литературная история Соединенных Штатов Америки. М., 1977, т. 1, с. 245, 246.
82
(прежде всего английской и французской) почве, из противоречий европейского общества и на базе европейской
культуры. Таковыми эти представления и оставались в
течение определенного времени, пока они не были скор
ректированы, развиты, дополнены или вытеснены новыми
представлениями, которые явились уже прямым продуктом местных условий и были зафиксированы как собст-
мснно «американские» такими зоркими европейскими
наблюдателями, как Токвиль или Кревекер.
Европейская народная утопия нового времени рождается как из противоречий позднефеодального и раннебуржуазного обществ, из постоянно воспроизводимого реальными общественными отношениями стремления трудящейся массы покончить с существующим положением и
создать — пусть пока только в воображении — иной, радикально отличающийся от существующего, если не
прямо противоположный ему мир. Поэтому идеалы народной утопии рождаются как антитеза народной оценки существующего в эксплуататорском обществе положения вещей.
В реальном мире царит тяжелый, изнурительный, подневольный труд. В утопическом мире такой труд отсутствует. Более того, в нем отсутствует труд как таковой —идея, которая впоследствии нашла широкое отражение и
развитие в литературно-теоретической утопии, в частности, у Шарля Фурье.
В реальном мире господствует неравенство — социальное, политическое, экономическое. В утопическом мире
сметаются все границы, разделяющие классы, сословия, касты и устанавливается полное равенство. При этом
неразвитое народное сознание зачастую склоняется к
истолкованию равенства прежде всего и главным образом
как равенства потребления, тем более что в отличие от
реального общества с его ограниченными ресурсами в
мире, созданном народно-утопическим воображением, царит изобилие и богатство.
В существующем обществе человек угнетен и подавлен — в утопии он свободен. Однако народное сознание
акцентирует в основном негативный аспект свободы
(«свобода от»): свобода от угнетения; от тяжелого труда; от подавления личности — словом, свобода от любых ограничений, от самой исторической необходимости, обеспечивающая индивиду полный, неограниченный простор
для деятельности («делай, что хочешь», как В Тедемской
83
обители Франсуа Рабле). Добавим, что свобода в народном сознании связана еще и с представлением об освобождении в человеке природного, естественного начала, т. е. о формировании естественного человека, подчиняющегося в своей деятельности нерепрессивным велениям
собственной природы.
В итоге общество, конструируемое народно-утопиче-
ским сознанием предстает как воплощение справедливости и социальной гармонии, где полностью отсутствует
вражда между людьми, где исключены войны, где царит
вечный мир и вселенское братство.
Иной, видимо, и не могла быть утопия, порождаемая
сознанием угнетенной, порабощенной, бесправной массы.
«Тьма» реальной жизни, не обнаруживающая никаких
признаков «рассвета» (а именно так выглядела для трудящейся массы эпоха первоначального накопления), по необходимости должна была «уравновешиваться» только ярким, резким, контрастным «светом» утопии25. Чисто стихийно народная утопия складывалась в соответствии с той
самой ориентацией на «maximum», которая рационально
обосновывалась Кантом в «Критике чистого разума».
Вот эти идеалы, порожденные притеснением, эксплуатацией, нуждой и психологически более близкие индивиду, который или участвует в процессе производства по принуждению, или, напротив, исключен, выброшен вовсе из
этого процесса и поставлен вне общественных классов, и составили первоначальную основу американской утопии.
Забегая несколько вперед, заметим, что эти идеалы никогда не исчезали полностью из народно-утопического сознания Америки, поскольку на всех этапах своего развития
американское общество лишало собственнических иллюзий и выбрасывало на «дно» довольно значительную массу
людей. Этот процесс усилился во второй половине XIX—начале XX в. в связи с экстенсивным развитием американского рабочего класса (что было оборотной стороной процесса «раскрестьянивания» американского фермера) и
25 «Для труждающихся и обремененных,— писал русский правовед профессор П. Новгородцев,— для бедных тружеников земли
нужны впереди светлые перспективы, и эти перспективы даются в образе ожидаемого совершенства жизни. Усталые путники
на жизненном пути, люди ищут отдохнуть и забыться в сладких мечтах о счастье, пережить хотя бы в воображении это блаженное состояние, где пет более ни борьбы, ни тревог, ни тяжкого изнурительного труда» (Новгородцев П. Об общественном
идеале. М., 1917, с. 25).
84
«закрытием» фроитира. Вот почему в американском фольклоре на протяжении всего XIX и начала XX в. встречаются идеалы и образы, восходящие к европейской народной утопии нового времени, составившей, как уже отмечалось, изначальную основу американской народной
утопии26.
И все же эти идеалы образовывали лишь сравнительно
тонкий слой в народном сознании Америки. Специфика ее
исторического развития вносила свои коррективы в их содержание и форму, рождая систему представлений, которая впоследствии была более или менее жестко связана с
«американской мечтой» и которая в той мере, в какой она
отвечала интересам господствующего класса, сознательно
закреплялась последним в национальной культуре. С помощью средств массовой коммуникации она воспроизводилась в сознании новых поколений американцев и иммигрантов, прибывавших в Америку в поисках счастья.
В Европе нового времени народная утопия выражала
чаяния «низов», прежде всего крестьянства и городских
ремесленников27, перед глазами которых не было реальных перспектив радикального изменения собственного положения в обществе. В ином свете представала Америка, куда эти крестьяне и ремесленники28 бежали «от европей-
2(5 Широкой популярностью в Америке конца XIX — начала XX в.
пользовалась, как отмечают Джон и Элан Ломанс в книге «Американские народные песни», песня «Большие леденцовые горы».