каждой семье был обеспечен годовой доход в размере не
менее 2—2,5 тысяч долларов, причем максимальный доход
семьи не превышал бы 1800 тысяч долларов 102, чтобы рабочий день строился с учетом «предотвращения перепроизводства», при этом «поощрялось бы внедрение самых
современных и эффективных машин, чтобы обеспечить
максимальное удовлетворение всех требований народа, а также чтобы предоставить работнику максимум времени
для восстановления своих сил, развлечений, образования
и наслаждения благами жизни» 103. Настаивая на финансировании этой программы за счет налогов на крупный
капитал и ограничения власти байков, Хью Лонг вместе
с тем связывал ее осуществление с ограничением демократии как «неэффективной» системы и наделением правительства чуть ли не диктаторскими полномочиями 104. Воз100 Мальков В. Л. Указ. соч., с. 148.
101 Long Н. Every Man a King: Share Ov.r Wealth.— InrPassport to Utopia, p. 267.
102 Ibid., p. 268, 269.
103 Ibid., p. 269.
104 Уже после гибели Лонга от руки убийцы вышла в свет его
книга «Мои первые дни в Белом доме» (Long Н. P. My First Days in the White House. Harrisburg, 1935), в которой он описывает, что и как стал бы он делать на посту президента США, если бы победил па выборах 1936 г. Слабая в художественном
120
можность сохранения мелкой собственности и защиты
м редиринимательского индивидуализма ставится, таким
образом, в прямую зависимость от ограничения демократии и усиления центральной власти.
В том же духе был выдержан и план Кофлина, который, как и проект Лонга, строился без учета объективных
тенденций развития американского капитализма и выражал иллюзии и ожидания мелкого буржуа, подавляемого
монополиями. Отталкиваясь от традиционного для утопии
фермерской Америки тезиса о частной собственности как
метафизической основе свободы и демократии, Кофлии
истолковывает его в откровенно антикоммунистическом
и антидемократическом духе. «Частная собственность,—говорил он в одной из своих радиолекций (на которых
специализировался в течение многих лет),— должна получить защиту от корпоративной собственности. Мелкий
бизнес должен быть разумным образом защищен от монополистического бизнеса. Если мы допустим постепенную
ассимиляцию частной собственности и мелкого бизнеса
корпорациями и монополистическими образованиями, то
мы тем самым лишь вымостим путь для государственного
капитализма либо для коммунизма»105. Кофлин предлагал
также ввести прогрессивный подоходный налог, национализировать банки 106 (отказ Ф. Рузвельта пойти по этому
отношении, книга Лонга интересна тем, что раскрывает его
представления о том, как должна была бы выглядеть в Америке «сильная власть» и осчастливленный ею народ (произведение завершается сценами лицезрения президентом быстро набирающей силы страны и радостного трудового лица, восхваляющего мудрость своего руководителя).
105 Coughlin Ch. Е. The National Union for Social Justice.— In: Passport to Utopia, p. 280.
106 Вся традиция утопии фермерской Америки пронизана чуть ли
не патологической ненавистью к бапкам и банкирам — этим «менялам», которых давно стоило бы «изгнать из их храма». Подобно тому как американские фермеры и выступавшие в одном
ряду с ними рабочие видели в «дешевых деньгах» (или ииых
«простеньких» денежных реформах) выход чуть ли не из всех
экономических затруднений, точно так же одним из глапиых
источников постигавших их экономических бед они считали
деятельность банков и махинации банкиров. Редкая утопия, развивавшаяся в русле идеалов фермерской Америки, не предлагала предпринять какую-нибудь крутую акцию в отношении
банков — национализировать, закрыть, а то и вовсе взорвать.
Хотя в случае того или иного конкретного проявления эта ненависть могла и не иметь оснований, однако в целом опа не
121
пути привел к разрыву Кофлина с президентом, которого
он прежде активно поддерживал), резко сократить бюрократический аппарат, в котором он видел наглядное свидетельство пороков демократии.
Планы Лонга, Кофлина и ряда других мелкобуржуазных реформаторов 30-х годов свидетельствовали о том, что утопия фермерской Америки как тип массовой демократической утопии, каковой она была на протяжении почти всего XIX в., себя изжила. Те идеалы, которые были
заложены в ее фундамент — равные возможности, предпринимательский индивидуализм, мелкая частная собственность, местное самоуправление, «минимальное государство» — по-прежнему сохраняли свою привлекательность для значительной части американцев. Однако в
новых исторических условиях эти идеалы, сохранив критическую функцию, утратили прежнюю прогрессивную
роль — и в своем традиционном сочетании, и в соединении
с другими, изначально чуждыми им идеалами вроде «сильного государства» или «сильной власти».
Утопия фермерской Америки сложилась и развивалась
как реакция мелкого собственника (не только реального, но и потенциального, т. е. всех тех, кто мечтал обзавестись
своим клочком земли, лавкой или открыть иное «дело») на развитие капитализма, оттесняющего этого собственника на периферию экономической, общественной и политической жизни. Но рост капитализма порождал и другой
тип реакции, другой тип сознания — романтическую утопию.
Формирование этого типа утопий в условиях Америки
было тесно связано со становлением и развитием американского романтизма как литературно-эстетического течения. Социально-утопический идеал находит воплощение
не столько в теоретической, сколько в художественно-литературной форме, а эстетическое кредо выступает в качестве теоретической основы социально-утопических проектов. Больше того, «законы красоты», как их понимал
была беспочвенной. За ней стоял реальный факт — огромная
власть американских банков и банкиров над фермерами. «Кто
держит в руках банки,— писал В. И. Ленин в работе «Новые
данные о законах развития капитализма в земледелии. Капитализм и земледелие в Соединенных Штатах Америки»,— тот
непосредственно держит в руках треть всех ферм Америки, а
посредственно господствует над всей массой их» (Ленин В. И, Поли. собр. соч.? т. 27, с. 224).
m
американский романтик, становятся для него руководст- 1
вом к действию при осуществлении социально-утопических экспериментов (классический пример — организация
утопической общины Брук Фарм). В этом смысле амери^
канский романтизм как социальная утопия, как литературно-художественное течение, как эстетическая доктрина и как модель социального поведения представлял собой единое по содержанию явление — воплощение единого’
типа сознания. Этим, видимо, и можно объяснить, что»
выдающиеся деятели американской культуры первой половины XIX в., такие, как Генри Торо или Натаниэль
Готорн, выступают одновременно и как писатели-романтики, и как социальные утописты-теоретики, и как утописты-экспериментаторы (уолденский «эксперимент»
Торо, получивший отражение в «Уолдене», и участие Готорна в Брук Фарм, давшее толчок к созданию «Блатдэй-
ла»). Но как бы ни были взаимосвязаны романтическая
социальная утопия и романтическая художественная литература, каждая из них имела все же собственную специфику, их развитие подчинялось разным законам —осознавали это сами романтики или нет. Мы сосредоточиваем
внимание исключительно на романтической социальной
утопии107, в создании которой важная роль принадлежала
таким колоритным и часто внутренне противоречивым и
непоследовательным фигурам, как Джеймс Фенимор Купер, Ральф Уолдо Эмерсон, Гепри Дэвид Торо, Герман
Мелвилл, Натаниэль Готорн.
Возникнув как реакция на развитие промышленного
капитализма, на социальные последствия индустриализации, которая неизбежно влекла за собой перестройку всего