«Восток», к которрму часто обращали свой взор американские
романтики,— это, конечно, не географический регион со всеми
его реальными культурами и историческими особенностями, э
миф, мнимая антитеза дегуманизирующегося Запада.
115 Эмерсон У. Природа.— В кн.: Эстетика американского романтизма, с. 182.
126
ни превознесения техники и разума: железная дорога сами но себе не плоха и была бы просто благом, если бы...
не была построена на человеческих костях. Разум тоже
мог бы даровать людям добро, если бы служил делу просвещения, а не мелочным повседневным заботам, опуты-
нающим человека цепями рабства и не превращался в
средство достижения меркантильных целей. Поэтому романтическая утопия и не является царством разума, как
у просветителей. Но она не является и царством «чистой»
природы, это скорее царство всеобщей гармонии, где одна
часть космоса не навязывает свои законы другим и где
поэтому устанавливается такое «созвучие полное», которое одно только и нужно человеку для полного счастья.
В этой связи встает вопрос об отношении утописта-ро-
мантика к демократии, к политическим институтам общества и прежде всего к государству. Романтик отвергает
реальный мир американской буржуазной демократии, что
не мешает ему считать себя демократом, а свою утопию —царством истинной демократии. Это, однако, совсем не та
демократия, о которой говорит политик или бизнесмен.
«Когда я ...говорю о демократическом начале,— писал
Эмерсон,— я имею в виду не исчадие ада, самонадеянное
и крикливое, которое выпускает лживые газеты, витийствует на партийных сборищах и торгует своими измышлениями, получая за них золото, а тот дух любовной заботы
об общем благе, имя которого оно присвоило. Нынешняя
„демократия*4 не имеет ничего общего с подлинно демократическим началом» 116. Подлинная демократия может существовать только там, где имеется «жизненное пространство» для естественного человека и уважается автономия
личности. «В основе демократии,— поясняет Эмерсон,—лежит принцип ,,суди обо всем сам, проникнись уважением
к самому себе“ Там, где этому принципу следуют — что
случается довольно редко,— он неизбежно приводит к изоляции партийного начала, к превращению каждого человека в самостоятельное государство. В то же самое время
он заменяет омертвевшие нормы общественной жизни живыми, которые заключаются в подлинном, глубоко прочувствованном уважении к высшим и родственным по духу
умам»117. Таким образом, идеал утописта-романтика—116 Emerson R. W Journals of Raph Waldo Emerson, with Annotations, vol. IV, p. 95. Цит. по: Паррингтон В. JI. Указ. соч., т. 2, с. 455.
117 Jbid., vol. ITT, p. 309. Цит. по: Паррингтон В. Л. Указ, соч. с.
127
этическая демократия, не имеющая ничего общего с демократическим политическим процессом, хотя, безусловно, наполненная глубоким социальным содержанием.
Естественно, что романтик яе может относиться к
государству иначе, кроме как с подозрением и настороженностью. Хотя он в принципе и не отрицает его как
институт, однако он предпочитал бы все же иметь такое
государство, которое правило бы столь «мало» и было бы
столь невелико по своим институциональным масштабам, что оставалось бы незаметным. «Я всецело согласен,—говорит Торо,— с утверждением: „Лучшее правительство
то, которое правит как можно меньше44— хотел бы, чтобы оно осуществлялось быстрее и более систематически.
Осуществленное, оно сводится в конце концов — и за это
я тоже стою — к девизу: „Лучшее правительство то, которое не правит вовсе4’,— а когда люди будут к этому готовы, то именно такие правительства у них и будут»118.
Ответ, в сущности, тот же, что и у Эмерсона: хорошо то
правительство, которое позволяет каждому быть самому
себе правительством. В итоге идеалом утописта-романти-
ка оказывается неполитическое (деполитизированное) общество, в котором нет ни государства, ни партий, ни
классов, ни борьбы за власть,— общество, в котором правит обычай, а высшей судебной инстанцией является собственная совесть. Для романтика не существует политических проблем, над решением которых бьется утопист-демократ (рассуждающий в духе идеалов фермерской
Америки), или утопист-социалист. Не существует для
него и экономических головоломок. Налоговые реформы, банки, проценты, «дешевые деньги», финансирование общественных работ, национализация земли, рационализация производства и т. п. и т. п.— все то, над чем бились
Генри Джордж, Эдвард Беллами и десятки других утопистов, для романтика — псевдопроблемы (говоря современным языком), которые решаются им так же просто, как
просто решил проблему налога Торо: он отказался его
платить. (Правда, романтик много рассуждает о труде и
в его утопии труду — разумеется, свободному — отводится
важное место. Но труд для него не напряженная деятельность по преобразованию природной и социальной мате-
118 Торо Г. Дi О гражданском неповиповещщ,— В кн.; Эстетдкэ
американского ромаптизма, с. 335.
ДО
|hiи, а скорее таинство, молитва, религиозная церемония 119.)
Здравый смысл подсказывает нам, что романтик неправ, что хозяйственные проблемы надо все же как-то
решать, ибо от них не уйдешь. Но в том и состоит «секрет»
утопии, что утопист (в отличие от реалиста) совсем не
обязан отвечать на все вопросы, а тем более отвечать «разумно». Смысл утопии может как раз состоять в том, чтобы
попытаться сделать необязательным то, что обязательно в
реальной жизни, чтобы представить, какой жизнь могла
бы быть, если бы строилась в соответствии с «неклассической» моделью. В рамках американской цивилизации
:>ту задачу решали прежде всего утописты-романтики.
Романтико-утопическая традиция, сложившаяся в
первой половине XIX в., всегда оставалась живым источником американской культуры и национального общественного сознания. 60-е годы XX в. выявили поразительную актуальность многих идей и идеалов Торо (а тем
самым и классического американского романтизма в целом, ибо утопия Торо —это одновременно и итог, и энциклопедия романтических поисков и находок в области социального устройства человеческой жизни). Но и на протяжении предшествующих десятилетий идеалы Купера, Мелвилла, Торо, Эмерсона продолжали жить скрытой
жизнью в американской социально-утопической литературе
и социально-утопической практике. Мы говорим о «скрытой
жизни», имея в виду, что эти идеалы выступали в превращенной, «снятой» форме. Во-первых, романтические идеалы лежали в основе принципов, на которых строилась
жизнь во многих утопических общинах второй половины
XIX — начала XX в.120 Во-вторых, эти идеалы находили
отзвук — зачастую, правда, не только слабый, но и искаженный — в приключенческой литературе и новых романтических утопиях, которые появлялись время от времени
на американском литературном горизонте, как, например, «Пропавший горизонт» Джеймса Хилтона или «Айландия»
119 Вот как характеризует представление утописта-романтика о
труде Н. Готорн. «Пока наше предприятие находилось лишь в
состоянии теории, мы наслаждались мечтами об одухотворении
труда. На труд мы смотрели как на молитву, как на религиозную церемонию. Нам казалось, что каждый удар нашей лопаты
обнажит какой-нибудь корень мудрости» (Хауторн Н. Блит-
дейл, с. 69).
120 См. § 6 настоящей главы.
5 Э. Я. Баталов
Остиыа Райта 121. Наконец, утопическо-романтические идеалы (по крайней мере, некоторые из них) оказывали существенное влияние на формирование проектов, развивающихся на протяжении XIX — первой половины XX в. в