(за небольшими исключениями) не могло идти и речи. Но
замкнутость имела и оборотную сторону, способствуя стагнации, а в дальнейшем и распаду общин.
Сравнение различных утопическо-коммунистических
общин позволяет выявить общие факторы их неустойчивости и дезинтеграции. Это прежде всего социальная неоднородность членов общины, следствием которой был неизбежный разрыв в уровне потребностей, образованности, культуры, ценностных ориентаций и т. д. При этом чем выше
был общий культурный уровень членов общины, чем боль50 Гуго К. Указ. соч., с. 413.
199
ше был разрыв в уровне культуры и потребностей, тем
(как свидетельствует опыт оуэнистских и фурьеристских
общин) быстрее они распадались.
Не менее существенным фактором дезинтеграции была
враждебность социальной среды, которая, в свою очередь, во многом зависела от степени радикальности утопической
общины, ее социальной активности и враждебности самой
среде — «обществу». В тех случаях, когда образ жизни
общины выглядел слишком «опасным» — а такая опасность
связывалась в обыденном сознании не с существованием
института общественной собственности, а с безбожием, нарушением нравственных устоев, «разрушением» семьи, т. е.
прежде всего с религиозно-нравственными моментами,—а ее деятельность — слишком активной и разрушительной, «общество» принимало деятельное участие в подрыве и
дискредитации общины. Так произошло, в частности, с
Онейдой, которая шокировала американское общество
практикой «сложного брака».
Одним из факторов распада тех утопических общин, где
разрешались браки, была смена поколенийВ1. Дети и внуки
первых общинников становились членами коммун не по
интересу, не по внутреннему влечению, как их отцы и деды, а по положению. И хотя процесс их социализации осуществлялся в соответствии с нормами и принципами, которые регулировали жизнь общины и должны были, казалось, привить новым поколениям вкус к общинной жизни
и интересы, которыми руководствовались пионеры, эта
цель достигалась далеко не всегда, особенно если община
поддерживала более или менее тесные связи с внешним
миром. Принципы организации общества и господствовавшие в нем интересы часто оказывались для молодых членов коммуны более привлекательными, толкая их на путь
отхода от коммуны и сея неверие в те идеи, которые отпиго-
творяли первое поколение.
Разумеется, это все были факторы, которые лишь ускоряли распад утопических общин, в то время как основной, фундаментальной причиной их разрушения было принципиальное несоответствие норм, институтов и отношений, на которых строилась жизнь в этих общинах, господствую-
51 Это обстоятельство объясняет, почему в ряде общин вводился
целебат и почему он рассматривался основателями как мощный интегрирующий фактор общинной организации. Дело не в
том, что он, как часто утверждалось, «скреплял моральных дух», а в том, что он предотвращал появление новых поколений.
гоо
щим нормам, институтам и отношениям и стоящим за ними объективным тенденциям социально-исторического разлития 52.
Надо в этой связи заметить, что редкая светская (и даже некоторые религиозные) утопическая община не знала
споров (и связанных с ними реорганизаций) о верности
доктрине или принципам, которых придерживались ее члены, и эти споры вносили свою лепту в процесс дезинтеграции общины. За этими спорами чаще всего стояло неизбежно возникавшее с течением времени (и связанное с поисками оптимальных форм функционирования) различие позиций по вопросам, касающимся собственности (в частности, степени обобществления личного имущества и средств
производства); организации труда; распределения прибавочного продукта; поддержания связей и общения с внешним миром и многое другое. «Догматики» не желали идти
ни на какие отклонения от первоначально провозглашенного кредо (часто закреплявшегося в «уставах» и «конституциях» общин), справедливо указывая на то, что осуществление этого кредо и было raison d’etre самого появления
общины на свет. «Ревизионисты» столь же справедливо
возражали, что если не внести в это кредо соответствующих корректив, то община может просто перестать существовать (вместе со своим кредо). Однако осуществить последовательно и полно изначально поставленные задачи, добившись желаемых результатов, не удавалось практически ни тем группам, которые в результате раскола подтвердили кредо ревизии, ни тем, которые оставались ему формально верны.
Давая общую оценку исторической роли американских
коммун в XIX — первой половине XX в. и признавая, что
они оказались несостоятельными как экономические, политические и социальные предприятия, нельзя вместе с
тем не видеть их роли как экспериментальной модели организации общественной жизни, которая имеет для социолога и политика большое эвристическое значение, равно как и важного фактора формирования социалистического сознания и социалистической культуры в Америке, как
это подчеркивалось в новой Программе Компартии США53.
52 На самой поверхности коммунитарной жизни мы видим и вовсе
незначительные, житейские, подчас просто «мелочные» обстоятельства, которые могут рассматриваться в лучшем случае лишь
как поводы распада и дестабилизации: психическая несовместимость, плохой климат и т. п.
53 См.: США: Экономика, политика, идеология, 1971, № 2, с. 99.
Глава IV
Эволюция капитализма в США
после второй мировой войны
и американское утопическое сознание
§ 1. Противоречия современного
американского общества и пути развития
национальной утопической традиции
Период с конца 40-х по конец 50-х годов XX в. характеризуется в зарубежной и советской научной литературе как
полоса кризиса утопического сознания в капиталистическом
мире, в том числе и в Соединенных Штатах Америки.
В статье «Закат утопии» (1960) американский социолог
Кеннет Кенистон писал: «Контраст между утопиями девятнадцатого и двадцатого веков колоссален. В нашем видении будущего образы надежды уступили место картинам отчаяния; утопии, служившие прежде маяками, превратились в предупреждения. « Прекрасный новый мир»
Хаксли, «1984» и «Звероферма» Орвелла, «Возвышение
меритократии» Янга, а по иронии судьбы и «Уолден-два»
Скиннера — огромное множество наших видений будущего — являются негативными видениями, проекциями в будущее наиболее пагубных тенденций настоящего. Они
стали средствами устрашения, историями-предупреждениями: утопия стала контрутопией. Равным образом изменились и значения «утопического»: сегодня этот термин недвусмысленно ассоциируется с «нереалистическим», «са-
моразрушающимся», а для некоторых —с глубочайшими
и наивысшими грехами человека» \
«Смерть» утопии была констатирована в те годы и многими другими американскими и западноевропейскими исследователями — Фредом Полаком2, Джудит Шклар3, Че-
дом Уолшем4, Марком Хиллегасом5 и др.
1 Keniston К. Youth and Dissent. N. Y., 1971, p. 43.
2 «Насколько мне известно,— вторил Кенистону Фред Полак в
«Образе будущего» (1961),— со времени второй мировой войны
не было создано ни одной настоящей утопии... Впрочем, весьма
сомнительно, чтобы какая-либо подлинная утопия... могла найти сегодня издателей или читателей, даже если бы ей дал благословение литературный авторитет. А между тем всякая контр-
202
Антиутопическая тенденция находила выражение как
и теоретической критике утопии со стороны ее «врагов»
(как назвал их впоследствии Дж. Кейтеб), в отречении ряда
философов и социологов от своего «утопического прошлого» 6, так и в активной поддержке и восхвалении конкретных антиутопических произведений, в первую очередь
таких, как «Прекрасный новый мир» О. Хаксли (с предисловием 1946 г.) и «1984» Дж. Орвелла.
Можно без преувеличения сказать, что романы английских писателей встретили в некоторых кругах американского общества не менее сочувственное отношение, чем