в самой Англии, и стали органическим элементом американской культуры. Более того, эти произведения, особенно
роман Орвелла сразу же после его появления (1948), стали
активным фактором политической борьбы. Это был как
раз тот случай, когда применение и использование новых
продуктов духовного производства в практическо-политической деятельности опережает их теоретическое исследование и оценку. Не была еще вполне ясна ни природа
антиутопического феномена, ни его истоки, социальные
функции и формы, а «Прекрасному новому миру» и «1984»
была поспешно дана однозначно антикоммунистическая
трактовка. Особенно активно эксплуатировалась книга
Орвелла, которая «по свидетельству Джона Гросса... сразу
же оказалась на переднем крае холодной войны»7.
утопия, независимо от ее качества, встречает горячий прием.
Ничто не могло бы послужить лучшим симптомом изменяющегося духа времени» (Polak F. The Image of the Future. Leyden, 1961, v. 2, p. 20).
3 Попытки «построить великие проекты политического будущего
человечества,— писала Дж. ПГклар в книге «После утопии»,—отошли в прошлое», ибо «исчезали последние следы утопической веры, необходимые для такого предприятия» (Shklar J.
After Utopia. The Decline of Political Faith. Princeton. 1957, p. VII).
4 Walsh Ch. From Utopia to Nightmare. L., 1962.
5 Hillegas M. R. The Future as Nightmare. N. Y., 1967.
6 Характерный пример — видный американский социолог Лыоис
Мэмфорд (см.: Араб-Оглы Э. В утопическом антимире.— В кн.: О современной буржуазной эстетике. М., 1976, вып. 4, с. 78—83).
Работы Мэмфорда «История утопий» (1922) и «Миф о машине»
(1970) разделяет не только полувековой интервал — их разделяет принципиальное различие позиций. В первой книге американский социолог выступает как апологет утопии, во второй —как ее ниспровергатель.
7 Кагарлицкий Ю. Что такое фантастика? М., 1974, с. 301.
203
Справедливости ради надо сказать, что еще в 50-е годы
некоторые американские литераторы и социологи (их, правда, было немного) указывали на идейно-политическую
амбивалентность произведений Хаксли и Орвелла и предостерегали против их однозначной трактовки8. Антиутопизм, указывали они, не может быть отождествлен о
антикоммунизмом, это скорее специфическая форма выражения общегуманистических, антитоталитаристких настроений и тенденций. Как резюмировал в 1961 г. эту
мысль Эрих Фромм (в послесловии к одному из изданий
«1984»), роман следует рассматривать как «предупреждение о том, что если ход истории не изменится, то тогда во
всем мире люди утратят свои истинно человеческие качества, станут бездушными автоматами и не будут даже
знать этого» 9. Фромм призывал американского читателя
не обольщаться мыслью, что прочитанное не имеет к нему
никакого отношения: «Эта опасность (утрата свободы, дегуманизация.— Э. Б .)... присуща самому современному
способу производства и организации и сравнительно независима по отношению к различным идеологиям» 10.
Это был уже симптом намечавшегося поворота определенной части американской интеллигенции как в оценке
произведений антиутопистов (отказ от их однозначной
трактовки), так и в оценке состояния американского общества. Но сам поворот наступил позднее, в середине 60-х
годов, когда в романах Хаксли и Орвелла вдруг увидели
портрет современной Америки или образ ее завтрашнего
дня. Кошмары орвеллианского мира стали для левых радикалов стимулом к борьбе против ряда внутри- и внешнеполитических тенденций, присущих политике США во второй
половине XXв., а образы, почерпнутые из этих произведений, вошли в их лексикон чуть ли не как штампы, широко
используемые для оценки американской действительности.
Антиутопические настроения 40—50-х годов не были, конечно, случайностью. Они были порождены рядом объективных обстоятельств.
Речь идет прежде всего о таких неодинаковых по своей
социальной сущности и политическому содержанию явлениях того времени, как вторая мировая война и вызванные
8 В советской литературе подробный анализ романов ’Хаксли и
Орвелла дан в книге: Шахназаров Г X. Фиаско футурологии.
М., 1980.
9 Fromm Е. Afterword.— In: Orwell G. 1984. N. Y., 1962, p. 257.
10 Ibid., p. 267.
204
ею травмы в буржуазно-либеральном сознании; холодная
нойна, развязанная империализмом; антикоммунистическая истерия, разразившаяся на Западе и получившая в
условиях США конкретное проявление в форме маккартиз-
ма. Наконец, становившиеся все более отчетливыми противоречивые последствия научно-технического прогресса, в
защиту которого так активно выступала социальная утопия XIX—начала XX в. Это были, повторяем, разнородные
явления, но они действовали в одном направлении, рождая
среди западной интеллигенции настроение, которое Раймон
Арон позднее охарактеризовал как «разочарование в прогрессе». Такого рода разочарование не могло пройти бесследно для утопии, внутренней (хотя и не всегда осознаваемой) пружиной которой была именно вера в социальный, в том числе политический и нравственный прогресс.
И все же, как стало ясно уже к середине 60-х годов, «смерть» утопии была констатирована явно преждевременно. Утопия не умерла. Пережив кризис, она «возвратилась
в мир», несколько изменив свой облик, но сохранив прежнюю сущность. Это показали массовые демократические
движения, которые выдвинули социальные и политические
альтернативы, выдержанные в утопических тонах и возродившие надежду на возможность создания иного, более
человечного мира.
Отчетливые признаки возрождения утопического сознания появились в этот период в социологии, футурологии
искусстве. «...Утопическое подполье выходит ныне на поверхность»,— резюмировал ситуацию американский социолог Д. Плат11.
Диалектика развития утопического сознания в США в
послевоенный период определялась в конечном счете как
общими противоречиями всемирного исторического процесса, так и теми внутренними изменениями, которые произошли в американском обществе за эти годы. Речь идет
прежде всего об эволюции американского капитализма, связанной с усилением государственно-монополистических
тенденций.
Выдвижение буржуазного государства в качестве социально-политической силы, которая присваивает себе
некоторые регулятивные функции, некогда принадлежав11 Aware of Utopia. Ed. by D. Plath. Urbana; Chicago. London, 1971, p. IX.
205
шие свободному саморегулирующемуся рынку, ведет не
только к постепенной трансформации механизмов воспроизводства общественного (в том числе, конечно, и утопического) сознания, но и находит также прямое или косвенное отражение в содержании и форме его продуктов — в
данном случае утопических конструкций. Становление
буржуазного «государства благосостояния» (Welfare State) и формирование социальной политики, призванной обеспечить необходимый для поддержания социальной стабильности уровень материального благосостояния трудящихся, влияют не только на содержание утопических идеалов, но и на представление о возможностях их осуществления, «границах» утопии и способах ее реализации. Достаточно
напомнить, что американское буржуазное государство, отстаивая стратегические интересы господствующего класса, обеспечивает в массовом масштабе некоторые из благ
(прежде всего материально-экономического характера), которые еще в начале нынешнего века были предметом
утопических мечтаний. Заметную роль играет современное
американское государство и в сфере идеологии, получая
возможность оказывать непосредственное воздействие на
общественное сознание, формировать массовые иллюзии и
идеалы.
Другим фактором эволюции современного американского утопического сознания является научно-техническая