общину; пусть те, кто не найдет для себя ничего подходящего, сами создают общины, отвечающие их представлениям о наилучшем мире; но пусть никто никому при этом
не мешает... И пусть сама жизнь определит, каким общинам суждено выжить и развиться, а каким — погибнуть, точнее, даже не жизнь, а «метаутопия», «среда», «рамка», эквивалентная, как подчеркивает Нозик, «минимальному
государству». Так что в итоге истинной утопией оказы-
28 Nozick R. Op. cit, p. 312.
262
лается само «минимальное государство» — рынок утопий, аукцион утопий...
Критики Нозика легко могли бы доказать (некоторые
из них это и делают), что его рассуждения о возможности
существования множества разнообразных утопий не более
чем логическое допущение, которое не выдержит проверки
практикой, ибо «минимальное» государство и «максималь^
пый» рынок произведут вопреки всем уверениям американского профессора29 такой «естественный отбор» среди
спонтанно возникших — коль скоро это бы случилось —общин, который будет соответствовать требованиям анар-
хо-капиталистических отношений. На этот счет нет необходимости даже строить гипотезы — достаточно просто
обратиться к истории американских утопических общии
XIX в. и проследить их судьбу. Однако, обращая внимание
на иллюзорность плана Нозика, нельзя не видеть, что его
способ видения альтернативного мира, социальная направленность его утопии не беспочвенны: они отражают интересы и иллюзии некоторых групп внутри американского
общества, их социальную психологию. В этом обществе
существуют и, по всей вероятности, будут существовать
и в дальнейшем группы, теснимые государством и монополиями, которые чувствуют себя в рамках воображаемого
лэссферистского государства более уверенно и свободно, нежели в реальном обществе, которое вызывает у них дис-
комфортность и чувство протеста. Логично предположить, что и в ближайшем будущем сохранится спрос на утопии
анархо-капиталистического типа. Так что последние будут, по всей видимости, сохранять свою роль консервативной
социальной альтернативы и воспроизводиться в американском общественном сознании. Даже принимая во внимание
рост этатистской тенденции и связанную с ним аитиэта-
тистскую критику и ностальгию по свободным рыночным
отношениям, трудно допустить, что утопии апархо-капи-
29 «Хотя сама рамка является либертаристской и лэссферистской, индивидуальные общины внутри нее не обязательно должны
быть таковыми, и возможно, что ни одна из общин не захочет
быть таковой,— уверяет Нозик.— Так что характеристики рамки не обязательно должны распространяться на индивидуальные общины. В этой лэссэфэристской системе может случиться
так, что капиталистические институты, хотя для них и открыт
путь, фактически не будут функционировать» (Op. cit., р. 330).
Нозик не припимает в расчет, что законы функционирования
подсистем не могут противоречить законам существования системы («рамки»), элементами которой оии являются. В противном случае произошла бы полная дезинтеграция этой системы, а значит, в конечном счете и составляющих ее элементов.
263
талистического типа, отражающие интересы политических
сил, которые сегодня стоят правее центра, смогут привлечь
столь же широкую часть общества, что и технократические утопии. Им суждена, по всей видимости, периферийная, хотя и долгая жизнь.
Естественным союзником анархо-капиталистической
утопии по борьбе против буржуазного «государства благосостояния» и технократической цивилизации оказывается
сегодня романтическая утопия. Но она развивается в рамках самостоятельной, глубоко укорененной в рамках
американской истории традиции, которая во многих отношениях противоречит идеалам и принципам анархо-капиталистической утопии.
Формирование современной романтической утопии
происходило па фоне таких неоднородных социальных и
политических процессов 60—70-х годов, как движение
новых левых, борьба за охрану окружающей среды, движение за создание альтернативной культуры («контркультуры»). Немалую роль в становлении современной
романтической утопии сыграла традиция: дух трансцендентализма, идеи Эмерсона, Мелвилла, Торо, обрели в 60-х
годах новую жизнь и популярность среди нонконформистской интеллигенции. Только теперь идеи романтиков
XIX в. нередко воспринимались через призму идей Маркузе, Брауна, Гудмена и некоторых других социологов и
психологов, выступавших с позиций «радикального»
фрейдизма30.
Если американская романтическая утопия первой половины XIX в. явилась культурной реакцией на процесс
капиталистической индустриализации, протекавшей в условиях роста свободного рынка, то нынешнюю романтическую утопию надо рассматривать в тесной связи с НТР и
ее социальными последствиями, а также с новой фазой
развития государственно-монополистического капитализма, которой соответствует укрепление роли и функций буржуазного государства (со всеми вытекающими отсюда
30 Такое «прочтение» выглядит тем более естествеппым, что сами
эти социологи и психологи, как справедливо отмечает американский исследователь Р. Кипг в своей книге «Партия эроса», «работали в рамках интеллектуальной традиции полуторавековой давности. В контексте американской интеллектуальной истории... эти три мыслителя могут быть названы теоретиками
второго трансцендепталистского бунта» (King В. Party of Eros, The Realm of Freedom. N. Y, 1972, p. 173, 174).
264
гуманитарными последствиями), постепенное превращение науки в непосредственную производительную силу, дальнейшее развитие техники и ее все более настойчивое
внедрение не только в производство, но и в повседневную
жизнь. Однако при всех различиях внутри одного и того
же типа утопии, вызванных временем, ее разновидностям
присущ ряд общих, принципиальных черт и характеристик.
Как и в прошлом, романтическая утопия рождается как
спонтанная реакция, с одной стороны, на сложность, с другой — на обыденность существующего мира, на те ограничения, которые оп по необходимости (или без должной необходимости) накладывает на жизнь всего общества или
отдельного индивида. Поэтому центральным принципом
утопического общества в представлении романтика остается естественность, а ценностным ядром — идеал свободного
человека. Отсюда ярко выраженный натурализм и антропоцентризм романтической утопии. Отсюда же неразработанность или «периферийность» вопросов, которые в утопиях других типов имеют едва ли пе центральный характер: о справедливости, демократии, эффективности...
Пожалуй, основное, что бросается в глаза при самом
общем взгляде на утопическо-романтический мир — это его
простота (чтобы не сказать примитивиость), резко контрастирующая со сложностью и противоречивостью реального общества. Но это простота внутренне целостного мира, которая не является, как, ио-видимому, полагает утопист-
романтик, результатом целенаправленной организующей
деятельности государства или рынка. Это естественная и
потому самая стабильная и когерентная целостность, какая
только может существовать,— целостность свободного общества.
Свобода же ценится в романтической утопии превыше
всего. Внешне она проявляется в отсутствии социальной
ригидности, жестких структур и границ между институтами, организациями, группами, открывающем простор для
спонтанных проявлений личности. Норман Браун с сочувствием приводит цитату из «Воскресного дня после войны»
Генри Миллера: «Эра культуры принадлежит прошлому.
Новая цивилизация, для утверждения которой могут потребоваться века, если не тысячелетия, не будет просто еще
одной цивилизацией — это будет последний, лишенный предела этап осуществления, на который указывали все цивилизации прошлого. Город, который был очагом цивилизации, в том виде, в каком мы его знаем, не будет больше