В росписи армии Мстиславского против имени дворянина И. Р. Безобразова имеется помета: «в полон взят».[67] Плененный под Новгородом-Северским, Безобразов попал в Путивль, где оказался в компании своего бывшего приятеля. Десять лет спустя Я. Собесский записал со слов Безобразова следующее: «Дом отца и деда Отрепьева был в Москве рядом с домом Безобразова: об этом говорил сам Безобразов. Ежедневно Гришка ходил в дом Безобразова, и всегда они вместе играли в детские годы, и так они вместе росли».[68] Если бы Безобразов попытался идти против течения, его мгновенно бы уничтожили. Потому он и не помышлял о раскрытии обмана. Более того, при дворе Лжедмитрия он сделал превосходную карьеру.
Утверждение летописцев, будто москвичи, опознавшие Отрепьева после его водворения в Кремле, горько плакали о своем прегрешении, мало соответствует истине. В действительности в столице после переворота преобладала атмосфера общей экзальтации по поводу обретения истинного государя и наступления счастливого царства. Однако даже среди общего ликования ничто не могло заглушить убийственные для Лжедмитрия слухи. Они возродились не потому, что кто-то «вызнал» в царе беглого чудовского дьякона. Причина заключалась совсем в другом. В борьбу включились могущественные силы, стремившиеся помешать Лжедмитрию занять трон. Бояре не для того избавились от худородных Годуновых, чтобы передать власть темному проходимцу. Отрепьев понимал, что в Боярской думе и среди столичного дворянства у него много больше врагов, чем сторонников. Опасаясь попасть в западню, самозванец три дня стоял у ворот Москвы, принимая всевозможные меры безопасности.
20 июня Лжедмитрий вступил в Москву. Во время движения стража внимательно осматривала путь, чтобы предотвратить возможность покушения.[69] Гонцы поминутно обгоняли царский кортеж, а затем возвращались с донесениями. Самым знатным боярам Отрепьев велел быть подле себя. Впереди и позади «царского поезда» следовали польские роты в боевом порядке.[70] Очевидцы утверждали, будто кругом царя ехало несколько тысяч поляков и казаков.[71] Боярам не дозволено было иметь при себе вооруженную свиту. Дворяне и войска растянулись на большом пространстве в хвосте колонны. По приказу самозванца строй московских дворян и ратников был распущен, едва кортеж стал приближаться к Кремлю.
Узкие городские улицы были забиты жителями. Чтобы лучше разглядеть процессию, люди забирались на заборы, крыши домов и даже на колокольни. При появлении самозванца раздавались крики: «Дай господи, государь, тебе здоровья!» Колокольный звон и приветствия толпы катились за царской каретой, подобно волне. Как писал один из участников процессии, они оглохли от колокольного звона и шума.[72]
На Красной площади подле Лобного места Лжедмитрия встретило все высшее московское духовенство. Архиереи отслужили краткое молебствие посреди площади и благословили «царя» иконой.[73] По словам Массы, «царь» приложился к иконе будто бы не по православному обычаю, что вызвало среди русских явное замешательство.[74]
Приведенное свидетельство сомнительно. Будучи протестантом, Масса не слишком разбирался в тонкостях православных обрядов и не понял того, что произошло на его глазах. Архиепископ Арсений, лично участвовавший во встрече Лжедмитрия, удостоверил, что тот не отступал от правил и действовал «по чину».[75] Возмущение москвичей вызвали бесчинства, но не государя, а поляков. Едва православные священнослужители запели псалмы, музыканты из польского отряда заиграли на трубах и ударили в литавры.[76] Под аккомпанемент веселой польской музыки самозванец прошел с Красной площади в Успенский собор. Русские священники, писал иезуит А. Лавицкий, подвели царя к их главному собору, но «в это время происходила столь сильная игра на литаврах, что я, присутствуя здесь, едва не оглох».[77] Музыканты старались произвести как можно больше шума, не взирая на замешательство москвичей.
Вопреки легендам, никаких речей при встрече Лжедмитрия сказано не было. Лишь в Архангельском соборе Отрепьев собрался с духом и произнес несколько слов, которых от него все ждали. Обливаясь слезами, самозванец припал к гробу Ивана Грозного и громким голосом объявил, что «отец его — царь Иоанн, а брат его — царь Федор!»[78]
Православных немало смутило то, что новый царь «введе во церковь многих ляхов … и во церкви божии сташи с ним …».[79] Как видно, Отрепьев опасался расстаться с телохранителями даже в соборах.